Глаза отца сужаются, рот сжимается, наверняка чтобы удержать ругательство, неприятное для маминых ушей. Отвечает он только на последний вопрос, все так же колко:
– Не ты. И я еще раз предупреждаю: не учи нас, как…
– Ганс!.. – Мать мгновенно слышит крохотное повышение тона, опять хватает отца за руку. – Успокой…
– Не защищай его! – рыкает тот, все же стряхнув ее хрупкую ладонь. – Разбалованность, вот в чем дело! Которой только и не хватало столичной мерзости!
– В Вене отцы хотя бы не бьют детей, в отличие от… – отзывается Людвиг и запоздало понимает, что сказал лишнее. – Плевать. Забудь.
Щека все еще горит, будто обожженная. Но кожа обветрена, груба, и след незаметен издали, да еще в полумраке комнаты. А синяки на коленях и локтях проступят завтра.
– Бьют? – выдыхает мать. – Кого у нас бьют, о чем ты?
А ведь она укутана слепотой и слабостью – еще одним пуховым платком. Они не дают ей рассыпаться, день за днем защищают от леденеющей реальности и поднимают на ноги. Что, если сдернуть платок одним движением? Выстоит? Превратится в грязный снег, как порванные ноты? Людвиг заглядывает в ее глаза, в чистый свет любви, непонимания и страха. «Нас бьют, мама. Пока ты спишь, мама. Так, чтобы ты не услышала. Там, где ты не увидишь, а если вдруг… это мы упали, мама. Мы подрались с друзьями, нас чуть не сшибла карета, потому что по пути к хлебной лавке мы считали ворон. Да, мама, мы – все трое – такие ротозеи, мы обязательно будем поосторожнее…»
– Не выдумывай, свинья! – цедит отец, но дрогнувший голос может выдать его. – Нечего! Станет кто-то мараться об…
Но мать, схватившись за грудь, пошатывается. Оскорбление ли ранило ее или догадка? Людвиг молчит, раз за разом сглатывая кисловатую слюну. Нужно сделать выбор. Если он приблизится, возьмет мать за плечи, склонится, она заметит. Не понять будет трудно.
– Ганс… – Ее взгляд мечется по комнате, по полу. – Людвиг, о чем же ты… ох… – Как рыба, мать хватает ртом воздух. – Простите, милые, что-то мне…
– Лена! – Отец в несколько шагов приближается к ней и подхватывает, обнимает, заставляет приклонить голову к плечу. – Тише, дыши, не слушай всякие ужасы, не…
Отстраниться она не пытается, руки висят плетьми. Одна босая нога наступает на другую, лишь бы не касаться холодного пола. Глаза круглые, мутные, бегают в ожидании.