Да «Сэ, Бэ и Ё»! С этого момента Илья Петрович мог только от этого набора букв стартовать. Он присел на раскладной табурет и очень внимательно посмотрел в глаза Георгию Павловичу, как – будто хотел прямо в душу ему заглянуть, как мужчина мужчине. Это была очень болезненная тема для Валеева. Он всегда искал это счастье – быть любимым и любить, конечно. Все его немногочисленные романы заканчивались не очень. Илья Петрович был сильной половой конституции, а это не каждой девушке, женщине подходило. Потому как для него занятия любовью, образно говоря, было сродни утренней пробежке для человека, который жизнь не мыслит без бега, как только открывает глаза после сна, например. Илья Петрович, как только начинал осознавать, что женщина ему симпатична, то сексуальный импульс уже раз пять окутывал ее эротическое пространство. Валеев с трудом контролировал себя. Как шел на сближение сам не понимал и не помнил. Голова, руки, ноги и все к этому прилегающее, было ему неподвластно. Валеев не хотел быть вероломным, сексуально озабоченным мужчиной, он просто так гормонально реагировал на женскую природу. Это все портило! Женщинам сначала нравились его нежные мужские выпады, потом этих выпадов становилось слишком много, а не каждая женщина готова была идти в близость, даже и через продолжительное время. И давала понять это Валееву, который старался сдерживаться, но все равно срывался. И уступившая однажды, навсегда становилась заложницей его божественных ласк и мужской харизмы. И все бы хорошо и дело в любовь, но очень частые его интимные аппетиты отпугивали женщин. Они не выдерживали его мощного сексуального пресса, а Валеев, просто был такой по своей мужской природе. Активный, половозрелый с проявленным сексуальным импульсом молодой человек. А может, они не любили его просто…
Он очень хотел семью, детей, ну не просто так, как Агнесса Яковлевна пыталась ему, чуть ли не с младенчества впихнуть вместе с очередной ложкой супа, что «Начертей любовь эта в семье!». Она серьезным житейским образом считала, что только взаимное честное уважение супругов друг друга и совместный бытовой труд способны создать крепкую настоящую семью. А любовь эта – так, чисто прерогатива отрочества и не более. И все эти сексуальные запросы и потребности не что иное, как соблазны и искушения развратной жизни, а советский человек, как один из винтиков большой красной машины, думать больше обязан о процветании благосостояния общества. И делать все, конечно, во благо светлого коммунизма, где это и будет его первостепенной любовью и заботой о своей семье, о будущем своих детей, которые дальше это будущее двигать будут. А чтобы силы для этого были, то необходимо высыпаться по ночам, а днем – на работу ходить и работать. Поэтому «Начертей любовь эта!» А подростка Илюшу тем временем, одолевали эротические сны, как это бывает часто у нормально развивающихся ребят. Красивые, прекрасные, захватывающие, всепоглощающие, восхитительные, нежные, одурманивающие, сладкие, влажные сны. Илюша подросток реально думал, что он находится в каком – то другом параллельном мире. Ведь там у него была одна и та же девушка, очень соблазнительная, яркая, чистая, светлая, естественная. Никакой пошлости и налета вульгарности. Настолько Илюша с ней в своих ночных снах придавался плотским удовольствиям, что утром его трусы были насквозь пропитаны непроизвольным семяизвержением, и его трясло от полученного физического сладострастия. Он быстро вставал, кое-как, вытираясь, надевал чистые трусы, какую – то спортивную одежду, кеды и выбегал поскорее из дома, чтобы все – таки с глаз родных постояльцев «Начертей любовь эту!» А трусы, которые так предательски могли составить ему дурную славу в глазах Агнессы Яковлевны и других домочадцев, он аккуратно сворачивал и после пробежки хозяйственным мылом застирывал. Ну, а дальше, с общим бельем смешивал, а иногда и сам вызывался все белье в машинку закидывать, чем вызывал всеобщее женское восхищение в своей семье.