Говорил он быстро, высоким голосом и короткими фразами. От него исходило какое-то нервное беспокойство, почти взвинченность. Глаза, уменьшенные линзами очков, смотрели прямо на вас, но при этом взгляд не фокусировался и был совершенно отвлеченным. Вся его манера двигаться, располагать себя в кресле, закидывать ногу на ногу, преувеличенно жестикулировать – все было какое-то не наше, не советское. Слишком самоуверенное, что ли. Но несмотря на это, уважительного отношения он к себе не вызывал, и все за глаза называли его не Слава, а Славка. Славка Носырев.
Его привел в наш дом Валя Рубин, брат моей жены Тани. Валя был поэт, признанный в очень узких поэтических кругах. Стихи его мне очень нравились, но они безнадежно не лезли ни в какие рамки советской идеологии, а потому были обречены на вечное рукописное существование. Меня Валя считал успешным, благополучным, сумевшим найти некий алгоритм взаимоотношений с властью, но при этом совершенно бескомпромиссным в творчестве. Примером была, конечно, «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты».
При всех проклятьях штатных музыковедов и критиков, обслуживавших идеологический официоз, – одним из них был небезызвестный враг рок-музыки Медведев – моя рок-опера шла на сцене Ленкома с бешеным успехом. В хит-парадах «Московского комсомольца» она обгоняла западные пластинки.
И вот, когда Валя, относившийся ко мне как к человеку, у которого все всегда получается, прослушал отрывки из записи «Авось», он понял, что мы с Таней сотворили нечто такое, что сделает нахождение компромисса с властью невозможным. Криминалом были не стихи гениального Андрея Вознесенского, автора либретто нашей оперы, а православные тексты, на которые я написал новую музыку. Их можно было назвать симфо-роковыми церковными молитвами.
В то время все, что касалось церковной музыки в театре, кино и средствах массовой информации, было под строжайшим запретом, как сейчас в Корее, где за это могут расстрелять. Только в экранизациях классики, как необходимый антураж, и очень коротко! Шнитке, написавшего церковную музыку для фильма «Восхождение», заставили вымарать текст. В фильме звучали только бессловесные, правда, очень красивые хоры.
А тут открытым текстом! Да еще в сочетании со стихами Андрея: «Российская империя тюрьма», «Мы в одиночку к истине бредем», «Свободы нет ни здесь, ни там». А кульминацией первого акта была вообще… ария Богородицы!