По глупости своей переборщил я с грибами. И таких страхов насмотрелся я в тот миг, что по сей день во сне мне видится. Люди пеной исходят спереди, поносом сзаду. Кровь и носом льётся, и из глаз лопнувших. Не понимая они ничего, сами себя ногтями рвут, языки сами себе откусывают.
Ну, девка вовсе чуть без чувств не упала. Побежали мы с того места, а она только и просит меня, чтоб к дому её вывел. И, дескать, коль к отцу вернётся, там уж сможет уговорить его, чтоб наградил меня. Может не серебром, но хоть едой, да крышей над головой.
Привёл я её, она слово сдержала. Уговорила батю меня на службу взять к себе. Конечно, не шибко много мне перепадало, но тепло, сытно, не тяжело и честно. Почему бы и нет. Куда лучше, чем бандитствовать.
Да вот, пришла как-то девка ко мне и давай жаловаться. Дескать, отец её тогда специально отправил той дорогой, чтоб она в лапы к бандитам попала. Дескать, избавиться хотел от неё, потому как, ведьма одна ему предрекла смерть из-за дочери. И вот теперь, чтоб пророчество не сбылось, решил он её продать какому-то старому барину.
И так она рыдала у меня на плече, так печалилась, что я, тринадцати годов сопля, себя таким мужиком ощутил, что горы свернуть готов был. А уж девицу защитить и подавно.
Воспылал я к ней чувствами, целовать её начал, а она и не прочь. Сама в ответ меня целует, да всё шепчет, какая она несчастная. Дескать, судьба её тяжкая, не позволит ей со мной быть, потому как завтра уже отец пошлёт человека к тому барину.
И вот, впервые я тогда подумал, что не её это судьба, а моя. Как уснула возлюбленная моя, прокрался я в покои купца и ножом по глотке его полосонул. Захрипел тот, да и к Кондратию на поклон отправился.
К возлюбленной своей вернуться не успел я. Прямо в покоях меня и схватили, верёвками скрутили, да в клетку и бросили, попутно плетей навесив.
Кидали в меня люди тухляком всяким, клеймили убийцей, и уже к полудню меня, прямо в клетке, погрузили на телегу и повезли дорогами долгими. Три луны через лес везли, потом ещё луну по Сытым лугам мы ехали, а ещё луну спустя оказались у Великого горного хребта. Стал я каторжником и долгих пятнадцать лет из тех пещер глубоких не выходил. Выжить мне помогли только мысли о возлюбленной. Знал я, что после смерти бати её, она всем богатством завладеет, и сама купчихой станет, сама своей жизнью распоряжаться будет. И эти мысли меня ночами холодными, когда спать приходилось стоя, по пояс в воде, согревали. Потом, по случаю, а может по судьбе, писанной, свезло мне сбежать. И лишь зиму спустя я до Чёрного леса вновь добрался.