Арсений Сергеевич уже сидел за своим письменным столом и готовил бумагу. Перед ним стояла почти такая же печатная машинка, как у Лизы в комнате, может только чуть больше. Мужчина заправил чуть желтоватый лист в машинку, вышел из-за стола и взглянул на девушку. Это было понятное приглашение занять своё рабочее место. Теперь она окончательно убедилась – ей придется печатать под его диктовку. Лиза совсем не успела разобраться, как эта штука работает, но надеялась совладать с ней в процессе.
– Мы с вами, Елизавета, должны подготовить мой трактат по философии для издательства, – наконец пояснил профессор. – Прошу Вас отнестись к заданию серьезно, внимательно, не делать ошибок и не перебивать.
Лиза присела за печатную машинку и пока её начальник рассматривал книги, успела задаться десятком вопросов. Наверно, самый главный – неужели вся её практика просто заключается в том, чтобы стучать по клавишам и успевать фиксировать личные умозаключения профессора.
Научную работу, которой ученые посвящают всю свою жизнь, ей придется подготовить за три месяца и всего с одним человеком. Да и её работа всего лишь в том, чтобы сохранить для истории абсолютно чужие мысли и теории.
Изменить что-то уже не представлялось возможным, а провалить практику в первый же учебный год хотелось меньше всего. Лиза поднесла пальцы к своему рабочему инструменту и приготовилась. По каким-то старым рукописным записям Арсений Сергеевич зачитывал свои монологи иногда делая короткие паузы, разбираясь в пометках и исправлениях. Иногда он читал цитаты из книг дополняя их своими пояснениями, погружаясь в эти долгие изречения, они всегда работали без перерыва, по шесть или семь часов. Профессор чаще стоял к ней спиной, бурча что-то себе под нос. Он всегда говорил тихо и в кабинете, и во всём доме его почти не было слышно.
Так прошел почти месяц или около того. Первый месяц из трех. Всего один. Лиза иногда поглядывала на маленький календарик, который нашла в своей комнате. Сверяла тянувшиеся недели, но не была уверена, что не сбилась со счета. Дни проходили однообразно. Взгляд совсем замылился, в пустом доме глазу не за что было зацепиться, даже запертые двери не вызывали уже никакого интереса.
Коробки с овсянкой, кажется, были бездонными и совсем не заканчивались, не было даже одного шанса поменять начало очередного предсказуемого дня, позавтракав чем-то кроме это серой жижи.