Никогда первобытный человек не смотрел на «род людской» как на общность, не чувствовал единения с собственным видом. С самого начала он был подобен селянину, возводившему высокие ограды. Был ли то вопрос выбора жены или же избрания вожака, первым и важнейшим показателем для него служило различие между собственной группой и теми, кто находился за ее пределами. Именно его группа и свойственные ей модели поведения исключительны.
Таким образом, когда современный человек разделяет мир на избранных «своих» и опасных чужаков – группы в рамках одной цивилизации, которые генетически и культурно связаны между собой, как племена австралийской пустоши – он находит подтверждение своей позиции в длительной истории преемственности. Подобным аргументом пользуются пигмеи. Едва ли нам удастся с легкостью избавиться от такой базовой человеческой черты, однако в наших силах, по крайней мере, научиться понимать ее историю и ее проявления.
Характерным примером такого проявления является господствующая долгие века в западной цивилизации система взглядов, которую считают обусловленной скорее религиозными переживаниями, чем всеобщим невежеством. На языке религии разделение на любую закрытую группу и чужаков становится разделением на правоверных и иноверцев. На протяжении тысячелетий между этими двумя категориями не существовало точек соприкосновения. Никакие убеждения или обычаи, свойственные одним, не признавались другими. Напротив, обычаи, относящиеся к разным религиям, противопоставлялись друг другу, даже если между этими верованиями не было существенной разницы. С одной стороны – божественная истина и истинная вера, откровение и сам Бог. С другой – смертный грех, ложь, падшие и демоны. Не могло быть и речи о том, чтобы относиться к взглядам двух противостоящих групп, как к равным, и стало быть, не могло быть и речи о том, чтобы путем непредвзятого их изучения понять природу неотъемлемой черты человека – религии.
Когда мы читаем описания подобного рода религиозности, мы ощущаем вполне обоснованное чувство собственного превосходства. Мы по крайней мере отбросили в сторону эти нелепые противоречия и признали такую область знания, как сравнительное религиоведение. Но если учесть, какой размах имела схожая религиозность в нашей цивилизации, выражаясь, например, в расовых предрассудках, не помешало бы проявить некоторый скептицизм в вопросе о том, чем обусловлена наша зрелость в отношении религии – тем, что мы выросли из детской наивности, или же тем, что религия попросту не служит больше плацдармом, на котором вершатся судьбы нашей современности. Когда речь заходит о по-настоящему важных для нашей цивилизации проблемах, нам явно не хватает той беспристрастности, которой нам в значительной степени удалось достичь по отношению к религии.