Она вышла из отеля и не видя дороги, поплелась наугад, на слух, по узким улочкам, заполненным праздными туристами и озабоченными местными жителями. Среди толпы сновали парни на мотоциклах, не спеша двигались рикши. На каждом шагу попадались ресторанчики и просто лотки с местной едой, но Ингрид не чувствовала голода – она даже не помнила, когда ела в последний раз. Надоедливые продавцы сувениров зазывали в мелкие магазинчики, на тротуарах гордо сидели нищие и садху. Фасады домов, сплошь занятые разноязычными вывесками, завораживали своей пестротой. Шум улиц, голоса, запахи отвлекли Ингрид от навязчивых мыслей. Быстро темнело. Ингрид миновала обширный индуистский храмовый комплекс. Она никуда не спешила. Некуда ей спешить…
Ингрид прошла по каменной набережной с помостами для кремации и длинным рядом скамеек для родственников, провожающих своих мёртвых. Поднимался к небу синий дым. Пахло горелым мясом. В здании напротив, в арках, выходящих на реку, похожих на раскрытые глаза, вертикальными зрачками стояли тёмные силуэты людей.
Ингрид, немного поколебавшись, присела на одну из скамеек. Ей почудился монотонный звук, будто в её, Ингрид, берцовую кость, ставшую после смерти Ингрид какой-то первобытной флейтой, дует изо всех сил безразличный ко всему нищий бессмертный садху. «Ганлин! Ганлин – называется такая флейта, вспомнила Ингрид, только откуда я это знаю?!» – удивилась она.
Было больно, что Алекс и Фрида так просто её предали. Она почувствовала, что её страдания похожи на голые, без листьев, ветви с шипами, она взяла эти ветви и сплела из них венок. Шипы были острые, и она порезала руки. Несмотря на боль, она надела этот венок на голову, по висками потекло что-то липкое. Кровь? Ингрид поправила венец, потянув его вниз, как в детстве поправляла венок из одуванчиков, и как в детстве она совсем не боялась испачкаться, тогда – млечным соком, а сейчас – кровью. Она ненавидела бывшего возлюбленного и бывшую подругу так сильно, что боль взломала её черепную коробку, залив оба полушария вязкой чернотой. Ингрид сидела на скамейке и раскачивалась от боли, и ей было всё равно – видит её кто-то или нет.
Боже, как больно! Ингрид инстинктивно потянула руки к лицу и обнаружила, что челюсти подались вперёд, а резцы выросли и чуть загнулись, как у тигра. Она застонала, звук её голоса походил на рык или предсмертный хрип, будто рычит раненый зверь, Ингрид даже оглянулась, чтобы узнать – кто так мучительно и надрывно стонет, но никого рядом с ней не было. Ингрид пришла в ужас неужели она сама стала чудовищем по имени ненависть? Она – чудовище! У неё заломило не только челюсти и зубы, превратившиеся в звериные, но болели все кости – плечи и предплечья, кисти, ставшие лапами, огромными, покрытыми рыжей густой шерстью, а ногти теперь выглядели настоящими когтями, загнутыми и острыми. Ингрид услышала, как затрещала одежда, будто оказалась внезапно мала.