Направляясь во внутреннюю комнату, он услышал наверху шебуршание и шлепанье босых пяток: Роза проснулась.
Он быстро поправил лежак, очистил рабочее пространство и крикнул в приоткрытую дверь:
– Все, давайте его сюда!
Никто ему не ответил, и Эшес, вздохнув, вернулся в гостиную.
– Так что там с вашим това… – Он замер, так и недоговорив.
Дверь была нараспашку – на порог уже успела натечь лужа, а давешних гостей и след простыл, зато брошенный товарищ лежал посреди гостиной, слабо шевелясь и постанывая. Эшес кинулся к двери и выглянул наружу, но за густой пеленой дождя не виднелось и намека на красный камзол и желтый сюртук. Ворота были по-прежнему закрыты – неизвестные растворились без следа. Услышав позади стон, Эшес с усилием захлопнул дверь – ветер сопротивлялся до последнего – и поспешил к больному. Склонившись над ним, он откинул капюшон и от удивления отступил на шаг. На полу лежала совсем молоденькая девушка: глаза с длинными слипшимися от дождя ресницами закрыты, лиловые губы обметаны, а мокрые черные волосы обмотались вокруг шеи на манер удавки. Она была босой и мелко дрожала. Эшес отвернул плащ: под ним обнаружился огромный живот – девушка была на сносях.
Кто-то наверху всплеснул руками.
– Батюшки мои!
На площадке второго этажа стояла Роза. Чепец поспешно натянут на папильотки, а из-под халата выглядывает сорочка.
– Ну, не стой столбом! Спускайся и помоги.
Служанка засеменила вниз, причитая и бормоча какую-то женскую чепуху, будто ни разу не видывала больного за те два года, что работала у Эшеса.
– Послать за повитухой?
– Нет времени.
Эшес подхватил девушку на руки – весила она совсем как ребенок, несмотря на положение. Роза придержала дверь, и он быстро занес ее в операционную. Хоть он и старался действовать аккуратно, незнакомка беспрестанно морщилась и стонала, будучи в бреду из-за родильной горячки и непрекращающихся схваток.
– Давно грела воду?
– Перед сном. Оставляла вам, в чайнике.
– Неси. И захвати таз и чистые тряпки.
Роза бросилась выполнять распоряжение, а Эшес повернулся к девушке. Та, кажется, пришла в себя. Из-под ресниц блеснули два изумрудных серпа и остановились на нем. С минуту она лежала, беззвучно уставившись на него, а потом сморщилась, и дом наполнился криком.
В следующие полчаса он взмок, как в парильне, а от Розы было больше суеты, чем проку. Еще час спустя все закончилось. Но плач, вызываемый первым вдохом, так и не огласил стены. Даже не узнав об этом, измученная мать снова впала в забытье.