Я вышла в палисадник и присела на скамейку у калитки. В этот час в деревне всегда безлюдно, но соседи все равно чураются нашего дома, если только им сильно не приспичит попросить чего-то у старухи. Когда им приходится идти в оливковую рощу или на гумно мимо нашего дома, они ускоряют шаг, будто вдруг вспомнив, что оставили газовый кран открытым. Впрочем, некоторые улучают момент, чтобы плюнуть в калитку. Капли слюны высыхают на солнце, оставляя белые пятна. Однажды ночью кто-то облил наш виноград отбеливателем для белья. Листья сразу же опали, но ветки все еще цепляются за фасад. Бабушка отказалась выкорчевать лозу. «Пускай все видят», – сказала она. На одну из веток повесила открытку с ликом святой Агеды [2] с золотым нимбом и золотым же подносом, на котором святая держит свои груди, отсеченные мучителями. Прилетела сорока, сорвала картинку и утащила. Мы повесили для птицы разные блестящие вещицы, но она больше не прилетала, ее интересовала только святая. Ну я-то ее прекрасно понимаю.
Я услышала, что меня зовут, и вернулась в дом. Атмосфера там сгустилась, будто помещения затаили дыхание. Войдя в столовую, я увидела, что старуха спит на скамье с открытым ртом и четками в руке. Я вновь услышала голос, на этот раз наверху. Взбежав по лестнице, я успела увидеть лишь закрывающуюся дверцу шкафа. Конечно, мне не хотелось попасть в какую-нибудь ловушку, поэтому я забаррикадировала дверцу стулом. Собралась уже было выйти из комнаты, но не успела дойти до коридора, как раздались удары откуда-то изнутри. Сначала слабые, потом все сильнее и сильнее. Затем послышался треск, кто-то скребся изнутри, от каждого удара летели щепки. И вдруг – пронзительный детский вопль, который я сразу же узнала, ибо слышала его сотни раз. Я снова подошла к шкафу, и в этот момент стул опрокинулся на пол и шкаф распахнулся. Я ощутила, как весь дом сжался вокруг нас в ожидании продолжения.
– Лучше держать его запертым, – произнесла бабушка за моей спиной. Ее голос заставил меня вздрогнуть, я не заметила, как она поднялась по лестнице на второй этаж и вошла в комнату. Голоса в шкафу всегда действуют на меня так: вызывают оцепенение, не дают думать ни о чем другом, словно немеешь или глохнешь от страха, или и то, и то разом. Бабка подошла к шкафу, достала ключ, который всегда носит с собой, и заперла дверцу, отодвинув стул, который поставила я. И тогда я почувствовала, как нас постепенно стискивают стены и придавливает крыша, словно дом кинулся к нам – то ли защитить нас хотел, то ли задушить, а может, и то и другое, потому что в этих четырех стенах между тем и другим нет особой разницы.