– Любая работенка, на меня можно положиться.
Вообще-то ей неплохо удается добывать себе еду, но это всякий раз лотерея, и порой, когда ее услуги никому не нужны, а в кармане ни гроша, приходится обходиться простым кофе.
– Твое честное слово, – качает головой Мару, – стоит пары булочек.
Волна облегчения затапливает Нимею. Пара булочек – уже хорошо.
– Отлично. И что нужно сделать? Что-то продать? Ювелирка? Предметы искусства, одежда? Выбить из кого-то долги?
Мару смотрит на Нимею испытующе, а потом начинает кидать в бумажный пакет пирожки с мясом, сладкие булки с шоколадом и пару посыпанных сахаром плюшек.
– Обалдеть, – усмехается Нимея. – А вы добрая.
– Удивлена?
– Такое нечасто встретишь… Что с меня?
– Ничего.
– Так не пойдет. Вы же впервые меня видите!
– Но много о тебе слышала. Только никому про меня не говори. Моя репутация мне дорога, чтобы такие пройдохи, как ты, не ходили за бесплатными булочками.
Нимея сжимает горячий пакет в руке, грея о него пальцы. Такие подарки судьбы редко случаются.
– Давайте я все-таки…
– Проваливай.
Мару вытирает прилавок, потом высыпает на него мешочек серебряных и начинает считать, глядя на свои монеты с тоской.
Нимея не отняла ту серебряную, хотя могла. Только что с ней расплатились едой за банальную честность – настолько этот мир прогнил. Горло сковывает от несчастий всех этих людей.
Нимея шарит в кармане и пытается незаметно подложить такую же монетку, как та, что упала к ее ногам, под поднос с булками. Нока может поклясться, что Мару это видит, но молчит.
Это, кажется, первый раз, когда Нимея заплатила за еду, что несет в руках.
* * *
– Омала? – Нока заходит в полуопустевший дом.
Никто не отвечает, но слышно, как кто-то играет на фортепиано в дальней чайной комнате. Эти аристократы остаются собой, даже когда рушится цивилизация. Нимея идет через опустевшие комнаты, потерявшие прежний лоск после того, как в доме осталась лишь одна горничная.
– Омала?
Нока останавливается в дверях чайной гостиной и смотрит на женщину, которая медленно давит на клавиши, явно играя в неправильном ритме.
Омала сидит, закрыв глаза и подставив лицо падающим из распахнутого окна лучам солнца.
– Тише, Нимея, дай доиграю…
Она ускоряется, пальцы порхают по клавишам, извлекая из инструмента тоскливую мелодию. Вероятно, из-за нее у Омалы бегут слезы по лицу.