лезет рогами вперёд
дитя сатаны
новую няню
к детям с улыбкой ведёт
мать людоедок
воет и воет
в залитой кровью избе
клыкастая тварь
кукла марина
душит во время любви.
бонус от фирмы.
Уводит в чащу
проторённая тропка.
Там девки гниют.
Отца и брата
горячие головы —
в холодильнике.
в поту и крови
пляшут вокруг убитых
голые девки
Слёзы и сопли.
«Мама, прости!» – «Не прощу!»
Детство маньяка.
«Слышь-ка, заплечный,
девка-то – ведьма, ай хто?» —
«Хоррор писала…»
Девичьи пальцы
куклу пронзают иглой.
«Мама, прощайте!»
забил молотком
беспокойных соседей
дышу тишиной
в лифте застряли
мама с ребёнком грудным
и кот-людоед
хохочет яга
унося в чащу леса
орущий кулёк
ой мама зачем
я грибочки солила
опять я вдова
ой мама смотри
дед вылазит из гроба
мычит про мозги
в маске хоккейной
бродит по дому маньяк
и это не фильм
с поцелуями
разложила по мешкам
кусочки тебя
Воняю, как труп.
Что-то подгнило во мне.
Наверно, душа.
Вместо ромашки —
печень заклятых подруг.
Антропомантка.
«Хэппи, блин, бёздей! —
клоун хихикнул. – Сюрпрайз!»
Рёв бензопилы…
Страшнее Ктулху,
Азатота, Дагона —
равнодушный врач.
смотрит с восторгом
мальчик на шляпу и нож
музей мвд
ой мама не бей
хворостиной папулю
дай я кочергой
Ночь. Вой волчицы.
Дочка проснулась. Дрожит.
Шерсть встала дыбом.
прохожий в шляпе
пальцем чиркнул по горлу…
иль показалось?
Подглядываю
за соседкой по даче.
Жду полнолунья.
Заснула семья.
Не спится лишь дедушке
в земле под крыльцом.
У гильотины
болтают врач с палачом.
Яркое солнце.
Ой, не режь сестру!
Видишь, как красив закат
над Москвой-рекой.
дочка рисует
знак абсолютного зла
маминой кровью
боже как сладко
взять его после любви
и обезглавить
Юных туристок
рубят на плов и шурпу.
Свежее утро.
раковый корпус
маньяк перебирает
фото убитых
Не льётся вода,
не шумит в кухне чайник…
Рассвет мертвецов.
Сердце. Печёнка.
Лытки. Язык… Вдруг – стучат:
«Папа, где мама?»
В парке безлюдном
юные вишни цвели.
А я их срубил…