– Мы, знаете ли, похожи на повествователя из романа, который сам в событиях участия не принимает, – да, кажется, действительно похожи. Вы ведь, Невинсон, читали такие романы, – продолжал Тупра назидательным тоном. – По сути, повествователь все определяет и ведет рассказ, но ему нельзя предъявить никаких обвинений, его нельзя допросить. Он лишен имени и не является персонажем, как тот, кто ведет повествование от первого лица; но именно поэтому ему верят и не ставят его слова под сомнение, хотя неизвестно, откуда он знает то, что знает, и почему умалчивает о том, о чем умалчивает, или пропускает то, что пропускает. Он почему-то берется решать судьбу всех остальных героев, но и за это никто не станет его судить. Он в тексте, безусловно, присутствует, но его не существует, или наоборот: он, безусловно, существует, но в то же время его нельзя нигде обнаружить. Однако имейте в виду, что я говорю про рассказчика, а отнюдь не про автора, который сидит у себя дома и не отвечает за то, что наплетет рассказчик, и даже не может объяснить, откуда тот знает то, что знает. Иначе говоря, рассказчик в третьем лице – он всезнающий и вездесущий, но это условность, которую все охотно принимают, и читатели, открывая роман, обычно не задаются вопросом, почему и для чего рассказчику дано слово, которое он никому не уступает на протяжении сотен страниц. Мы слушаем голос невидимого человека, то есть независимый внешний голос, не идущий из какого-то конкретного места. – Тупра прервался, накрутил на палец завиток над виском и глотнул пива. – Так вот, мы представляем собой нечто подобное, некую условность, которую принимают, не оспаривая, как принимают и не оспаривают случайность, очевидные факты и катастрофы, болезни, аварии, подарки судьбы и несчастья. Мы можем отвести беду, но это будет сродни порыву ветра, который, меняя направление, дарит спасение кораблю, или сродни густому туману, который, опускаясь на землю, прячет беглецов от преследователей, или сродни снегопаду, который скрывает следы беглецов, путая преследователей с их собаками, или сродни темной ночи, которая мешает продолжать преследование. Или сродни морю, которое расступилось, чтобы пропустить еврейский народ, а потом сомкнулось над гнавшимися за ним египтянами. Вот кто мы такие и действительно никого не представляем.