Как гласят саги, некогда боги, предрассветные творцы-гиганты, повелели земли корням вздыбиться, дабы оградить верой предков народ от всяческого зла, непрестанно алча душ осаждающего прочие, уж пропитанные скверной земли! Но Алире как-то довелось слышать от умудрённого зимами старца-иноземца в их клане, коротающего век на отшибе деревни, дескать, не богов заслуга, а именно руды жилам в глубине гор. Брехня-то была явная, но как не уважить гостя, не послушать, тем более, видать, пред порогом перерождения совсем на разум плохим ставшего.
Заслышав, как повеселел люд, блеяньем подались из дали пещеры и бараны, давшие продыху копытам да хребтам наравне люду постоем. Не скажи высокие, кудлатые на шерсть, насмерть упёртые питомцы крученых рогов в большинстве дел сменяли вольным племенам коней. Ну разве посильно жеребцу, что жрет как прорва, не сбиться подкованным копытом на узкой тропе, серпантином, извилистой змеёй бросаясь через обрывы бревенчатых настилов, бегущей по, почитай, отвесным склонам. Где там! Ноги свернёт первым отступом или коварством камня, готового первой же осыпью размазать полетом в пропасть седока, равно коняке. Бараны же не прихотливые в еде да чующие нутром твердь, по горам были ходоки едва ли не лучше людей, да и шерсть в пряжу была хороша! Как не добавить было спутникам в торбы ещё овса да сушёной впрок травы. Серорог, любимец Алиры, на её хозяйстве обретающийся, подошёл к хозяйке, чуть боднув закрученным рогом в колено, явно выпрашивая чёс.
Отряд, ведомый Хоршем, в двенадцать воинов, треть из коих воительницы, вез силою рогатых упрямцев числом под двадцать на пограничную заставу для обмена кузнецов гордость: клинки да топоры, стрел наконечники и копий. Много тонкого шёлка, пряностей и злата с серебром в обитель клана Ястреба они свезут с той сделки. Пусть Волка сыны, чьё селение за соседним хребтом обретается, щеки досадою дуют – им оползнем весенним торговую тропу к шумному торгу перекрыло, до сих пор, скрипя хребтами, ломая кирки да заступы, отрывают!
Козлика румяная плоть пошла по мискам, дымясь, радуя уже ворчащие простою желудки, супротив обжигающимся пальцам. Запивали некрепким элем под уже бессчётное множество раз слышимую историю, перевранную во все лады пересказом про то, как на медоварню Расгира забрался бурый. И нашёл же дорогу мимо рубленных в две башни крытых тесом врат, запирающих укрывшееся скальной грядой селение, примостившееся на склоне в двадцать длинных родовых домов, нависшее стеною широкого плато над лесистой долиной, Хоукхоллом (Гнездовище ястреба) наречённое, через коие бежала, журча по камням горных ручьёв, речушка. Наверняка по ней, выпущенной под частоколом, и пришёл, заслышав любимый запах! Алира тогда ещё мала была, но помнила, как все войны и прочие кланики объяли ежом копий сложенный из брёвен дом широкого подворья, не в меру длинных чуть не лежащих на земле свесов заросшей дерном крыши. За каменной изгородью у сарая и сидел бурый гостюшка на мягком месте, лихо так поднимая бочонки поменьше, заливая в себя хмель. И ведь не бил в щепу борта, а лапой прошибал крышки. Вот так не за что бить зверя не стали, как-никак не нападает, да и по обычаю гостя пойди тронь. А кто косматый, ежели не гость? Напившись всласть, медведь, качаясь, двинул в обратную дорогу по речушке, пролез под частоколом и был таков, а после через пару ночей воротился – а хода нет, кованная решётка! Долго ревел и негодовал лишённый услады до тех пор, пока не спустили на верёвках несколько бочонков. Много теплых лет клан Ястреба привечал бурого, на зиму забывавшего сном про хмель, но летом всенепременно возвращавшегося.