Глаза отца были открыты, но он не смотрел на меня. Розыгрыш, подумал я. Хэллоуинский трюк. Чтобы напугать меня, чтобы напугать мать.
Я услышал, как открылась входная дверь, потом закрылась; материнские шаги.
– Она сейчас придет, – прошептал я ему. – Вставай – быстро!
Мать поднялась по лестнице; я слышал, как она идет по коридору к моей комнате.
– Ну, вставай же, – повторил я.
– Чем это вы двое тут занимаетесь?
Я похлопывал его по ушам, дергал за волосы, щипал кожу на его ладони.
Я встал и легонько толкнул его ногой.
– Ну, давай же, – проговорил я.
Мать попыталась открыть дверь, но он перегородил ее своим телом.
– Да впустите же меня, – воскликнула она и поднажала на дверь.
Я налег с обратной стороны, но в ее голосе уже прорезался гнев, и я «сдал» отца.
– Он меня дразнит, – пожаловался я.
Мать с усилием пробилась внутрь.
Я ожидал, что она скажет: «Вот, теперь ты знаешь, каково это, когда тебя дразнят». Или: «Глен, пожалуйста, когда ты уже, наконец, повзрослеешь!»
Но едва увидев его, она упала на колени рядом и начала его трясти.
– Глен, – повторила она, – Глен, – и снова встряхнула его, теперь сильнее. – Все нормально, все хорошо, – бормотала она. – Ты теперь можешь встать, ты можешь встать.
А потом, обернувшись ко мне:
– Что случилось?
Она не ждала ответа. Она трясла его слишком сильно. Она стала бить его по лицу, по груди, навалилась на него сверху, заглядывала в глаза. Она все трясла и трясла его, и повторяла его имя – Глен, пока это Глен не стало звучать странно, слово, которое я слышал впервые, слово из другого языка.
– Он дразнится, – повторил я.
Она сбежала вниз по лестнице, потом вернулась обратно. Снова упала на колени подле него, приложила губы к его уху.
– Я тебя не оставлю, – повторяла она. – Я тебя не оставлю, не волнуйся.
Но, едва успев выговорить это, она снова сбежала вниз по ступеням.
Я слышал, как она кричит на улице, зовет на помощь. Одна из наших соседок была медсестрой; как-то раз она спасла другого соседа, подавившегося среди ночи вишневой косточкой.
А я все смотрел. Не в глаза – я не мог смотреть ему в глаза – чуть поверх них, достаточно близко, чтобы видеть, не шевельнется ли он.
Сосед, чьего имени я не знаю, – пожилой мужчина, который ездил на коричневом «Кадиллаке» и каждый вечер курил на своем крыльце сигару, – взбежал вверх по лестнице вместе с матерью. Пришли и другие люди – незнакомцы, отцы тех детей, которых я знал, но дружбы с ними не водил. Человек, пропахший сигарами, опустился на пол рядом с моим отцом и снова повторял имя