Вот как вышло, что одним теплым ветреным вечером я приехал в Ист-Эгг, чтобы повидаться с двумя старыми друзьями, которых я вообще-то едва знал. Их особняк оказался даже более вычурным, чем я ожидал, – веселенький красно-белый дом в георгианско-колониальном стиле, возвышающийся над заливом. Лужайка начиналась прямо от воды и поднималась в сторону центрального входа на четверть мили вверх, перепрыгивая через солнечные часы, посыпанные кирпичной крошкой дорожки и яркие клумбы, и, наконец, добравшись до дома, будто с разбегу, взлетала по стене зарослями винограда. Ряд французских окон, сияющих отраженным золотым светом, прорезал фасад по всей длине; они были широко распахнуты в этот теплый ветреный день. А на парадном крыльце стоял, расставив ноги, Том Бьюкенен в костюме для верховой езды.
Он изменился со времен Нью-Хейвена. Сейчас это был крепкий мужчина лет тридцати, с соломенными волосами, довольно резко очерченным ртом и высокомерным видом. На лице его выделялись надменно блестевшие глаза, и создавалось впечатление, что он как-то агрессивно подался вперед. И даже женоподобное щегольство его одеяния для верховой езды не могло скрыть необычайно сильного тела: казалось, его икрам тесно в высоких глянцевитых ботинках и шнуровка вот-вот лопнет, а когда он двигал плечами, то становилось заметно, как под тонкой одеждой перемещается гора мышц. То было тело, способное на многое – жестокое тело.
Он говорил хриплым, грубым тенором, весьма подходившим к тому впечатлению, которое производил, – человека с тяжелым характером. Даже в разговоре с теми, кто ему нравился, в его голосе сквозили нотки презрительной снисходительности, и в Нью-Хейвене многие его терпеть не могли.
«Так и быть, я не претендую на то, что мое мнение в этом деле непререкаемое, – казалось, говорил он, – только потому, что я сильнее тебя и настоящий мужчина». На старших курсах мы с ним состояли в одном и том же студенческом обществе, и, хотя никогда не были особенно близки, у меня сложилось впечатление, что он мне симпатизировал и пытался – пусть по-своему, с каким-то беспокойным вызовом – подружиться со мной.
Мы немного поболтали, стоя на залитом солнцем крыльце.
– У меня здесь неплохое местечко, – сказал он, беспокойно водя глазами по сторонам.
И, слегка надавив на мое плечо (так, чтобы я повернулся), он широким движением другой руки обвел открывавшуюся взору панораму: и парадную аллею, и залитый солнцем итальянский сад, и пол-акра пряно благоухающих колючих роз, и горделиво задравшую нос моторную лодку, которая покачивалась у берега на волнах прилива.