Ночью восемнадцатого января 1943 года я услышал по радио о прорыве блокады и, не раздумывая, принялся будить всю палату, полностью ленинградскую по составу. Мы целовались, шумели, обнимались, пели, и нас никак не могли утихомирить ни сестры, ни врачи. Спустя много лет я прочитаю превосходный рассказ Евгения Носова «Красное вино победы» – пусть он о Победе большой, окончательной, но, признаться, читая его, я вспоминал эту незабываемую ночь 1943 года. Часов в восемь утра мы уснули, как убитые, и спали до ужина. Дежурная сестра охраняла наш сон, покрикивая на проходивших мимо: «Тише вы! Ленинградцы спят. Им сегодня можно – они блокаду прорвали!»
И вот я стою перед столом медицинской комиссии, слушаю свой приговор – инвалид третьей группы. Спрашивают, куда хочу ехать. «Только в Ленинград!» – отвечаю. «Только не в Ленинград», – отвечают мне и выписывают литер до Кирова.
Целых полгода я прожил в родном селе своем Новотроицком. Раньше мне казалось оно самым родным местом на Земле. И вдруг я понял, что это не так. Всё бы отдал за то, чтобы вернуться в Ленинград. Ездил в райцентр, просил взять меня сопровождающим вагоны скота, идущие к Ленинграду, – это давало возможность побывать там хотя бы дня два. Но брали только женщин. И тогда я безо всякого пропуска поехал в Тихвин, зная, что в родное село до окончания войны уже не вернусь. Да, я любил его, его в самом деле есть за что любить, но что милые воспоминания детства по сравнению с кровью политой ленинградской землей, которую отстаивает и моя, ставшая уже гвардейской, дивизия… «Не прорвусь в Ленинград, поживу немного в Тихвине», – думалось мне.
И когда в Тихвине вместе с сотней других израненных и подлечившихся я встал в очередь на прием к заместителю председателя горисполкома, то волновался не меньше, чем на экзамене по физике в десятом классе. Но когда плотный, очень серьезный человек в гимнастерке, которому я подал свои документы, долго смотрел мне в глаза, я стал совершенно спокоен и понял, что я уже дома.
Стоял сентябрь сорок третьего года. В городе не чувствовалось бабьего лета, но я успел его повидать по пути домой. Хорошо, что на станции «Ладожское озеро» я не стал дожидаться поезда, а проголосовал по старой фронтовой привычке. Эта дорога была увертюрой моего возвращения в Ленинград. Ветер мешал дышать, а я думал, что это – от счастья…