Но он не кончается.
Вы просыпаетесь спустя пару часов под суровые окрики врача, которая пытается спасти нескольких неопытных солдат, которым хватило смелости (или глупости?) бесстрашно бросаться на врага, словно они сами созданы из стали.
Врач бьется в истерике, пытается растолкать хоть кого-нибудь. Это бесполезно. Сталь одолела их. Всю историю человечества металл становился сильнее плоти. И вот сейчас нам кажется, что наконец стал. Сталь, как род металла, теперь убивает нас лучше и больше, чем дерево или камень. Теперь… хрупкость человека вышла на новый уровень.
Луи кричит. Нечленораздельно и прерывисто. Он до конца борется, но сталь внутри него сильнее. Она пожирает его здоровье, как паразит. Врач пытается, пытается хотя бы вытащить из него крупные осколки от танковой обшивки, и все летит к чертям, когда неосторожное движение скальпелем сдвигает практически извлеченный осколок обратно в рану. Луи отключается, не в силах более сдерживать свое желание поскорее умереть от непереносимой боли.
Я стою и смотрю. Мне больше нечего делать. Спускается ночь, обстрел стих, и кажется, что последние самолеты стихают там же, за горизонтом, где ждут нас неизведанные враги, к которым мы пышем ненавистью.
Но почему? Почему, когда речь заходит о людях, лишенных танков и самолетов, там, в таком же окопе, наш страх сменяется ненавистью? Не значит ли это, что ненависть – сопровождение страха? Его производная?
Нет. Я сразу же отметаю такие мысли, понимая их неверную природу. Ненависть действительно принадлежит страху, но она не его производная. Скорее, наоборот.
Почему? Я спрашиваю себя тут же. И нахожу ответ.
Мы начинаем отдаваться страху уже после того, как ощущаем ненависть к объекту. Мы ненавидим его и начинаем бояться.
Ребенок ненавидит отца, который не жалеет розги, и он боится. Боится не розги, а руки, направляющей ее в те моменты, когда отец готов совершить наказание. Так и среди нас нет тех, кто боится Красного Барона или командиров Стальных Дивизий. Мы боимся их действий, мы боимся танков и самолетов, но ненавидим мы их. Боимся смерти, но ненавидим тех, кто способен нам ее причинить. Ненависть – мать страха.
Но вот я вижу, что Луи уже свободен от оков реальности. Он умирает, и только крики сестры милосердия прерывают мой внутренний монолог. Я только сейчас, сквозь пелену в глазах, заметил, что эта женщина совсем не врач. Она всеми силами пытается нам помочь и заменить собой настоящего доктора, которого несколько дней назад поглотила война.