Останавливаемся. Слышу, как скрипит, открываясь, дверь, дерево скребет по земле. Дверь какой-то постройки – во дворе, кажется. Меня обдает потоком холодного воздуха, и я дрожу. Это не сарай – это подвал или подземелье, чьи толстые стены не согреты теплом солнца.
Я дрожу, меня плотно обступили со всех сторон. Где-то впереди открывается дверь, снова борьба, бешено сопротивляется Нед, мне оттаптывают ногу, пока пытаются с ним совладать. Затаив дыхание, жду. Хлопает дверь, слышатся удары: Нед всем телом бросается на нее, яростно мыча в кляп. Молчи! Это не поможет.
Мы идем дальше, поднимаемся по каменным ступеням, я считаю их: всего двенадцать. Изношенный камень под ногами наверху сменяется теплым деревом, не таким твердым на ощупь. Открывается дверь, и я шагаю вперед.
Сзади какое-то движение, я жду удара, но вместо этого с моей головы срывают капюшон. Волосы потрескивают от статического электричества, глубоко вдыхаю носом, затем часто моргаю, чтобы глаза привыкли к темноте. Но ничего не вижу. Ни проблеска огонька, ни более светлых оттенков мрака.
Внезапно меня дергают за руку, сильные пальцы сжимают запястье. В горле зарождается тревожный крик. Только не это! Я брыкаюсь, ступня попадает в плоть и мускулы, но кто бы ни был у меня за спиной, он сильнее. Затем раздаются пилящие звуки, резкое царапание ножа эхом разносится по комнате, и вдруг громкий щелчок. Запястья больше ничто не сдавливает, и я по инерции ныряю вперед. Но не успеваю повернуться, как дверь хлопает. Лязгает замок.
И тут я осознаю: с той минуты, как этот человек вошел в мою спальню, наши похитители не произнесли ни слова.
– Когда приезжает твоя тетя? – поинтересовался доктор, отворачиваясь от папиной постели.
– Сегодня, но позже. Она едет из Парижа.
– Хорошо. – Ему будто бы полегчало.
Папа в кровати выглядит таким маленьким: тонкая как бумага кожа желтоватого оттенка, руки худые будто палочки. Рак распространился пугающе быстро. Диагноз поставили полгода назад, и вплоть до прошлой недели отец ходил, ел, пил. Теперь он не в состоянии обслуживать себя. Мне приходилось кормить и мыть его. Словно у меня появился ребенок.
– Что ты будешь делать? – спросил доктор. – После?
Я поняла, что это значит «когда папа умрет», и к глазам подступили слезы.
– Буду жить в Париже, с тетей, – сказала я, сглотнув их.