В отчаянии я добавил, что здесь жила маркиза, величественная и импозантная женщина.
Она прищурилась, будто заглядывая в закоулки своей памяти. Затем ее лицо прояснилось. Она снова взглянула на меня и, на мгновение замешкавшись, сказала: «Вы, должно быть, говорите о маркизе де Шасслу-Лоба, которая долгое время жила в этом доме». Имя показалось мне до странности знакомым. По волнению, угадывавшемуся в глазах собеседницы, я понял, что главного она еще не произнесла. Понизив голос, она подняла бровь и с таинственным – почти заговорщическим – видом добавила: «Она была… почетной арийкой, ну, вы понимаете…»
Почетная арийка… Я хорошо расслышал эти слова, но их смысл от меня ускользал. Рассерженная тем, что не удалось произвести впечатление на недостойную ее аудиторию, эта милая женщина удалилась, не преминув бросить в мою сторону последнюю реплику: «Разумеется, она уже умерла».
Возвращаясь обратно в отель, я машинально повторял про себя слова «почетная арийка». Что могло означать это странное словосочетание, совершенно не вяжущееся с титулом маркизы? Беглый поиск информации подтвердил мои догадки. Это выражение относилось к лицам еврейского происхождения, на которых во время Второй мировой войны не распространялись расовые правила нацистов, в частности обязанность носить желтую звезду. Я об этом почти ничего не знал, но был полон решимости выяснить, каким образом маркиза получила такой статус, предоставлявшийся, судя по всему, в очень редких случаях.
Так и начался мой полный неожиданностей поиск, многому меня научивший. Эта пожилая дама, с которой я случайно столкнулся в детстве, открыла для меня Париж другой эпохи – эпохи ее молодости. Столица, еще сохранившая великолепие Всемирной выставки 1889 года, оглашалась грохотом конных повозок. Не верилось, что человек моего поколения мог обитать, пусть даже всего несколько лет, в одном пространственно-временном континууме с этой женщиной, жившей в эпоху запряженных лошадьми экипажей. Она посещала самые роскошные приемы в самых блестящих салонах, у дверей частных особняков ее встречали камердинеры в ливреях. Она жила в легкомысленном и изысканном мире тщеславия, который уже давно исчез.
Мог ли я представить, что, распахнув двери этого золотого мира, открою для себя непостижимые тайны и бесконечные страдания, скрытые под напускной маской респектабельности?