И вдруг заметил, лежит, у порога, узелок, грязный, засаленный весь, а в узелке том шевелится что-то.
Взял Добромир кочергу у печи и давай ею осторожно узелок толкать.
Узелок возьми да и развяжись, а в нём… Змей-Горыныч, как есть, самый настоящий, о трех головах, с хвостом, с крыльями, только чуть поменьше котёнка.
Добромир так и опешил.
– Ну, и дела…?! – Сдвинув на лоб шапку, почесал он затылок. – Только Змей-Горынычей мне тут не хватало.
Замахнулся было кочергой, прихлопнуть Горыныча, да остановился.
Горыныч, малой совсем, несмышлёный, сжался в комочек, глазёнками испуганно хлопает и пищит жалобно.
Сердце у Добромира большое, доброе, жалко ему стало Горыныча.
– Вот оказия. Что ж мне делать-то с тобой, горемычный? – подбирая с пола змеиного детёныша произнёс Добромир.
– Ой – ёй! Да ты, видно, озяб совсем! Ладно, посиди покуда, отогрейся.
Устроил Добромир Горынычу на печи гнездо из старой шапки, усадил его туда, а сам на двор пошёл хлопотать по хозяйству.
В избу воротился ближе к обеду. Заглянул в шапку, а Горыныч свернулся клубочком, спит, посапывает.
Заварил Добромир толокно в печи, молока в крынку нацедил, хлеба краюху отрезал, собрался обедать. Слышит, запищал Горыныч в шапке, во все три голоса.