И о чём весь прошлый год думала я – тоже не знаю. Неужели ещё летом не стало понятно, что нужно делать ноги? Да и потом, в ноябре… Тогда-то совсем уж в лоб. Но я, бестолковая, обмякла. И сколько же нужно было огрести, чтобы понять, что попытка предать себя не обойдётся так уж легко? Сколько теперь нужно плакать, чтобы оплакать ту часть меня, которой больше нет? И как себя простить?
Наша битва уже кончилась. А я до сих пор стою на поле боя и не могу выдернуть из себя всё это. Теперь это только моя, моя личная битва, о которой он даже не подозревает. Битва эта разыгрывается снова и снова, теперь уже внутри меня. Так громко и грозно, что я не слышу и не вижу ничего вокруг.
Теперь на том месте, где внутри отзывалась красота, зияет провал. Его чувствую не только я – он виден всем. И остается лишь гадать, как долго они смогут терпеть это невнятное существо, которое называет себя Мирославой Осокиной.
Так тихо кругом. Слышно, как ещё один камень докатился до дна оврага и остановился. Старое кострище мне сегодня всё же пригодится. Чиркаю зажигалкой. Не хватило. Ещё раз чиркаю, а потом ещё, и пламя наконец расползается по листам распотрошённой тетради, сводит на нет слова, наброски портретов и силуэтов, над которыми я сидела вечерами совсем недавно. Пусть будет так.
Потому что Артём был прав. Я сама всё это заслужила, а он лишь подал мне пример.
Огонь танцует над тем, что раньше было моим дневником, съедает его кусками, уходит в красный, а потом и в синий цвет. И безлицый наблюдает за мной с листа бумаги, корёжась в огне и распадаясь на части: «Ах, Мира. Не выдержала. Какая жалость».
Теперь мне невозможно жить в мире, где существует безлицый. Вот только и в том мире, где он существует, – тоже невозможно. Вот почему его больше нет. И как же это больно. Но пусть. Эта боль напоминает мне, что в этом теле пока ещё осталось что-то от меня прежней. Той, которой был доступен весь спектр.
Я же потом пожалею, что сделала это, да?
Как знать, как знать. Костёр шипит от вылитой в него полторашки, но почти сразу же умолкает. Дело кончено. Теперь я точно одна.