грозившее ниспровергнуть не только Рим, но и сами основы всего тогдашнего мироздания – весь порядок античного мира. Таковым восстание Спартака осталось в восприятии (если не в историографическом, то, по крайней мере, в эмоциональном) двух последних веков европейской истории. Восстание Спартака стало совершенно особым взрывом в римской истории, в ее величайшую эпоху – эпоху гражданских войн, «накануне» возникновения таких величайших в мировой истории феноменов, как Римская империя и христианство.
Этот взрыв составляет не только фон, но и некую объективно существующую среду, в которой писались и неизвестные нам изыскания Луция Эмилия Сабина из истории оружия и сами его «Письма». Однако этот сборник не случайно посвящен оружию и эросу. Автор «Писем» искренне увлечен поисками древнего и вообще необычного оружия и, кроме того, самозабвенно влюблен во влюбленность, а потому весь победоносный ход враждебного ему восстания – от низвержения гладиаторов с Везувия до битвы при Мутине – проносится на протяжении написанных на юге Италии «капуанских» «Писем», словно полет молнии, словно некий молниеносный удар меча или молниеносный удар эроса. И другие ключевые моменты Спартаковского восстания – поход на Сицилию и последовавший за ним прорыв через ров, прорезавший Калабрию, и продолжение восстания уже после его поражения, «рассыпавшегося множеством малых и неуемно жадных новых пожаров», – тоже получили свое выражение в «Письмах», став своего рода «фоном» к их эротизму. А потому, как их автор, действительно, жил, осмысливая и переживая и ars gladiatoria и ars amatoria, восстание, полыхавшее в Италии, заставляло пылать его эротизм еще сильнее.
Если посмотреть на текст Писем с точки зрения отображения «внешнего мира» – отношения к истории, восприятия истории, в них явно прослеживается усиление, «нарастание» историзма. При этом постоянно нарастает и ощущение стихии эроса: эротизм здесь тоже следует линии crescendo. Таким образом, дополняют друг друга уже не две, но три стихии – оружие, эрос, история.
* * *
«Да поможет нам обоим свет, сияющий в нашем имени, Луций»…
С такими словами обращается некий неизвестный (или почти неизвестный) из античных источников1 римлянин по имени Луций Эмилий Сабин к своему другу – одному из самых выдающихся римлян не только своей эпохи, но и всей римской истории, одному из