Да, история ведь тоже ткань, созданная на некоем ἱστός станке, и создаем мы ее, чтобы облечь что-то. Что, Луций?
Питтак словно почувствовал некую более истинную сущность, более существенную сущность, и потому он набросил на афинянина сеть. То, что никогда не было оружием, оказалось самым сильным оружием, возобладало над веками усовершенствовавшимся оружием.
Думая об этом, я усиленно пытаюсь понять, действительно ли, мы изобрели ретиариев.
Коварное лесбосское вино кружит мне голову, перемалывая мысли, словно мельничный жернов, который вращал когда-то Питтак98, один из семи древних мудрецов – не воин, а человек, сражавшийся вычурным оружием, некий ретиарий, в нашем понимании гладиатор. Дионисийское вдохновение, должно быть, совсем опутало своей сетью мои мысли, хотя мне кажется, что я обрел ясновидение. Я пьян, Луций?
Некогда вакханки разорвали Орфея, смертное выражение Аполлона, воплощение гармонии и поэзии, и бросили его голову и кифару в море. Это было во Фракии. Волны вынесли голову и кифару Орфея на берег Лесбоса, и с тех пор этот остров более всех прочих земель причастен поэзии. Виной ли тому только особое благоволение Аполлона к фракийцу Орфею или же его фракийская кровь и фракийское неистовство вакханок? Виной ли тому Дионис?
Я, кажется, трезвею, Луций.
И все-таки коварно лесбосское вино. Видимо, не зря Питтак велел наказывать пьяных за проступки вдвойне, чтобы лесбосцы не напивались, потому как вина на их острове слишком много99.
«Труднее всего оставаться достойным»100, – основное изречение, основная мудрость Питтака. Быть достойным – совсем не то же, что стать достойным, то есть будучи таковым изначально. Трудно стать достойным, не будучи таковым от природы, но трудно и оставаться достойным, будучи таковым от природы. Что труднее? Что почетнее? Вино, переливающееся в чаше, – движение внутри чаши и постоянство вне ее.
Симонидовские рассуждения101.
Коварное лесбосское. Лесбосское коварство.
Питтак-мудрец – это Питтак-ретиарий.
Теперь мне вспоминается уже не тот Лесбос, который настоялся на веках, но тот, который мы видели воочию. Это не Митилена, а Мефимна, где вина особенно изысканны. Должно быть, именно там сделали коварное вино, которым угощал нас минувшим вечером Бадий. В нем столько терпкости, что кажется, будто ныряешь очень глубоко, а всплывая на поверхность, чувствуешь всем своим существом, насколько горько и солено море. И тогда все, что в этом мире, видишь уже сквозь терпкость лесбосского вина, словно пребывая там, в глубине, в мире изогнутых и колеблющихся линий: видишь сквозь воздух, словно сквозь воду морскую