Современный исследователь истории ментальной репрезентации Русского Севера отмечает, что этот регион России в конце XIX в. (когда по нему путешествовал Рабо) «был все еще плохо описан (гораздо хуже, чем Сибирь к тому моменту)» (разумеется, не столько иностранными, сколько отечественными авторами), более того, «народы, проживавшие на этих бескрайних просторах, не вписывались в те рамки, которым должны бы соответствовать "европейские народности". По данным переписи 1897 г. … в Печорском крае, проживало несколько тысяч кочевых самоедов. И если финны еще могли претендовать на более высокий статус в иерархии российских народов как лояльные по отношению к государю и правящей династии, имеющие собственную элиту, и исповедующие христианство, то… самоеды Печорского края, безусловно, оказывались в самом низу всех возможных иерархий, будучи не только язычниками, но еще и кочевниками»45. Но с конца XIX в. в русской науке и культуре начались глубокие сдвиги в осмыслении образа Европейской и Азиатской России, Урала и Сибири, иначе стали восприниматься их географические и культурные границы46.
Конечно, сторонний наблюдатель Рабо не участвовал в этих внутрироссийских дискуссиях, хотя иногда высказывает в своей книге отношение к тем или иным спорным вопросам науки и экономики – например, о целесообразности разделения обских угров на остяков (хантов) и вогулов (манси)47, перспективах хозяйственного освоения отдельных территорий России и особенностях ее колониальной политики (которую он оценивал амбивалентно: отрицательно касательно северных народов и положительно – казанских татар). Заслуга французского путешественника была в другом. Создавая на страницах своего труда «сложноподчиненный синтаксис природного и культурного пространства и многомерной системы ориентиров»48, Рабо демонстрировал западному читателю, как сегодня сказали бы, мультикультурный характер Российской империи, которая представлена автором не как целостная и замкнутая в себе, а состоящая из множества разнообразных компонентов цивилизация. Тем самым французский исследователь пытался разрушить господствующий на Западе образ России как сугубо русского монокультурного государства (впоследствии этот концепт свелся к таким отличительным маркерам, как медведь, водка и балалайка и только в последние десятилетия подвергся определенной, но далеко не полной и весьма поверхностной деконструкции), и его травелог свидетельствует о том, что западное восприятие российского общества далеко не всегда характеризовалось наличием одних только примитивных и исторически неверных стереотипов.