В этой истории поражает то, что малышка, не задумываясь, отправилась одна в такую неблизкую для неё, четырёхлетки, – да ещё лесом! – дорогу. И еще: она не думала ни о чём другом: ни о самой дороге в лесу со всеми её страхами, ни – тем более – о какой–то там красоте природы. Одно чувство владело ей: прийти и увидеть дорогое существо, которое она полюбила.
Позже, когда в очередной раз мы снова увиделись, я спросил её:
– Но как же это? Три километра лесной дороги… И в двадцатом–то году!
Мама улыбнулась.
– Да, конечно, если подумать… Тебе говорить не надо, какой был лес. Ты сам видел, знаешь. Но вот, поверь, ровным счётом – ничего в голове… Кроме щеночка.
1
Мои собственные воспоминания о раннем детстве падают на предвоенное время.
В Воронеже по какому–то случаю отправились фотографироваться. В небольшой комнате, пока взрослые о чём – то разговаривают, я настораживаюсь от непонятных мне движений незнакомого дяди с ящиком. Совершенно не могу вспомнить самого фотографа, но помню своё впечатление о нём: я был загипнотизирован его манипуляциями и немного чего – то боялся. Чьи – то руки подняли меня и усадили на возвышение. И я запомнил гладко – ворсистый, щекочущий мои голые ноги, материал плюшевой накидки, которая была подо мной.
Став уже взрослым, увидел я однажды на том снимке себя в коротеньких штанишках и сразу узнал и плюшевую накидку, на которую был посажен, и подаренную мне незадолго перед этим бескозырку, которой я тогда ужасно гордился. Надпись на обороте фотографии гласила, что ребёнку в бескозырке три с половиной года.
К этому же времени относятся мои воспоминания о родной деревне, где я пробыл всё лето.
Палисадник с множеством длинноногих, в мой рост, ярких и душно пахнущих цветов – их распустившиеся бутоны были похожи на длинные платья бабушки – казался мне настоящим лесом, а уж в саду и вовсе можно было потеряться. Всем нутром ощущалась какая–то неразрывность, общность со всем этим цветущим и растущим под солнцем царством. Ничего подобного я уже не почувствую никогда.
Нежданно–негаданно в этом моем сияющем мире объявился ужасный и злющий враг, однажды подкарауливший меня во дворе у крыльца и с остервенением набросившийся сзади. Это был красавец – петух с великолепным оперением, отсвечивающим и переливающимся изумрудом и золотистой ржавчиной. По странной прихоти памяти о красоте его я вспомнил и по достоинству оценил её лишь много позже. А тогда–то, естественно, мне было не до нее – разбойник больно, до крови, проклевал мне кожу на спине меж лопаток. Чем я ему не понравился? Может, он таким образом цыплят охранял? Этого я не знаю.