.
Итак, интерес к индивиду, его состояниям, его парадоксальному существованию, несомненно, объединяет Кьеркегора с Достоевским. «Страсть» (религиозной веры) у Кьеркегора в каком-то смысле комплиментарна «хотению» Достоевского:
– Достоевский ставит «хотение» выше разума.
– Кьеркегор ставит «религиозную страсть» выше разума.
Однако следует признать, что Кьеркегор больше морализатор, а Достоевский больше эстетик. Кьеркегор связывает парадоксы с верой, Достоевский – с жизнью. (Например, в сюжете с невинно осуждённым дворянином в «Записках из Мёртвого дома»: преступления не совершал, но на каторгу пошёл).
– У Достоевского в «фокусе внимания» – «маленький, бедный человек» в состоянии безвыходном.
– У Кьеркегора – библейский персонаж в состоянии абсурда.
Мы видим, что области обсуждения разные, но между ними есть и общее:
У Достоевского абсурд открывается единичному человеку – коллежскому асессору.
У Кьеркегора абсурд тоже открывается единичному человеку – Аврааму.
Итак, главное, что их объединяет, это то, что и у Достоевского, и у Кьеркегора основным предметом исследования является единичный человек в его неразрешимой жизненной ситуации. Интерес к существованию этого человека, точнее, наоборот – поставление такого существования в фокус авторского наблюдения и делает экзистенциализм тем, чем он сегодня является для нас – самостоятельным философским течением.
В заключении считаю необходимым отметить, что абсурд, с которым столкнулись представители культуры, сформировавшейся под влиянием христианства (и Кьеркегор, и Достоевский), является, с моей точки зрения, ничем иным как иносказанием (христианским иносказанием) для трагедии, которой в христианстве не оказывается места просто потому, что все «неразрешимые человеческие проблемы» на Земле, должны будут (во всяком случае, так было обещано) разрешиться на Небе. Но, до попадания «на Небо», в рамках предоставленных человеку на Земле условий, человек оказывается отягощён абсурдом, то есть безвыходностью. Абсурд противен Небу, ибо он рождён его небрежением. Поэтому, Кьеркегор напоминает птицу, у которой повреждено одно крыло: она хочет и готова взлететь, но не может. В этом только смысле Достоевский более цельная фигура, чем Кьеркегор. Достоевский был готов принять трагедию такой, как она есть, без