Но при этом он слишком, иногда даже чересчур, беспощаден к самому себе – и здесь тоже проглядывает своеобразный вызов Создателю.
С молодости для литератора Чуковского не существует непререкаемых авторитетов, он не сторонник затверженных, застывших суждений. Мысль его свободна от пут и не подвержена влиянию новомодных течений в искусстве. Бог наградил его безупречным вкусом, чутьем на истинное, подлинное, лишенное подделки. И всё это вместе сочеталось с постоянно преследующей его, неуёмной, ненасытной жаждой разностороннего познания мира – будь то искусство или обыкновенная жизнь.
Много чего отражено в его уникальном дневнике, в котором – как и в жизни – течет время, сменяются события – важные и не очень – происходят всевозможные случаи – забавные и печальные – бурлит общественная жизнь в начале двадцатого века. После несчастной войны с Японией, после народного возмущения и царского манифеста наступила немыслимая свобода печати, когда в самой столице можно было публиковать всё что угодно, почем зря поносить существующее правительство (запрет касался лишь царской фамилии).
В это самое «окно», когда–то прорубленное Петром, стало изрядно поддувать из Старушки Европы. От того ветра уже попахивало тленом, но для увлеченных петербуржцев это было нечто вроде нектара. Пошатнулись устои: мораль, религия. Множились всякого рода безумства.
Не отставала и Москва. В своих мемуарах Валентина Ходасевич замечательно передала атмосферу одной из интеллигентских сходок в 1906 году (собирались слушать Игоря Северянина). Будь автор воспоминаний в то время взрослой – вполне возможно, что увиденное ее бы не удивило. Но она была девочкой–подростком и от ее свежего и острого глаза не укрылись довольно странные подробности:
«Входили мужчины и женщины какого –то странного вида. Меня поражала и бледность их лиц (иногда за счет пудры), и преобладание черных сюртуков особого покроя, и какие–то длинные, балахоноподобные, из темных бархатов платья на женщинах.
Они скорее проплывали, чем ходили, в каком–то замедленном темпе. В движениях были вялость и изнеможение. Говорили нараспев, слегка в нос. И я уверена была, что они условились быть "особенными"».
Как раз с этим периодом и совпадает журналистская деятельность переехавшего в Петербург из Одессы молодого Чуковского.