И сквозь все нелегкие годы потрясений – первой мировой войны, революции – оставался неизменным интерес к творчеству Чехова. Случалось, что при одном упоминании его имени, он мчался на зов, но впоследствии приходилось жалеть, разочаровываться.
Но прежде чем коснуться одного такого эпизода, необходимо вернуться назад – в девяностые годы века девятнадцатого, когда по щедрости своей души, по неизменной, неизлечимой привычке творить добрые дела Антон Павлович Чехов довольно долго переписывался с Шавровой, искренне пытаясь помочь ей по – настоящему овладеть писательским ремеслом. И – как нередко у него это бывало – наставления мастера окрашены юмором (Чехов пишет о присланной ему рукописи рассказа): «Ум, хотя бы семинарский, блестит ярче, чем лысина, а Вы лысину заметили и подчеркнули, а ум бросили за борт. Вы заметили также и подчеркнули, что толстый человек – бррр! – выделяет из себя какой–то жир, но совершенно упустили из виду, что он профессор, т.е. что он несколько лет думал и делал что–то такое, что поставило его выше миллионов людей, выше всех Верочек и таганрогских гречанок, выше всяких обедов и вин. У Ноя было три сына: Сим, Хам и, кажется, Афет. Хам заметил только, что отец его пьяница, и совершенно упустил из виду, что Ной гениален, что он построил ковчег и спас мир. Пишущие не должны подражать Хаму.»
Много позже в другом письме Чехов пишет этой уже неоднократно публиковавшейся писательнице: «В Ваших повестях есть ум, есть талант, есть беллетристика, но недостаточно искусства. Вы правильно лепите фигуру, но не пластично. Вы не хотите или ленитесь удалить резцом всё лишнее. Ведь сделать из мрамора лицо, это значит удалить из этого куска то, что не есть лицо.»
И вот – уже после совершившейся революции – посетив по ее зову здравствующую адресатку Чехова, Чуковский испытал настоящий шок. Расстроенный, он оставляет в дневнике запись, которую, быть может, и приводить здесь не следовало, если бы она не была уже опубликована. Он пишет, что был у «той самой Е.М., которой Чехов писал столько писем. Это раскрашенная, слезливая, льстивая дама, – очень жалкая… никакого Чехова я не видал, а было всё античеховское. Я сорвался с места и сейчас же ушел. Она врала мне про нищету, а у самой бриллианты, горничная и пр. Какие ужасные статуэтки, – гипсовые. Всё – фальшь, ложь, вздор, пошлость. Лепетала какую – то сплетню о Тэффи.».