. Нанесение знаков, как и любая инициация, сопровождалась болью. Боль инициации Ж. Делёз и Ф. Гваттари называют извращенным аппаратом подавления и воспитания
13.
Отмеченное тело вступает в неравнозначный союз с властью. Маска как территориальный знак вбивается или пишется на теле. И если, говорит Ж. Делёз, эту надпись на живой плоти называть «письмом», то «жесткая система письменных знаков делает человека способным к языку и дает ему память слов»14. Боль является голосом и условием вхождения в структуру власти. Надпись не проговаривается и не оглашается, но она испытывается, кричит криком. Крик, сопровождающий боль, и есть голос власти. Боль прочувствована в тотемных дистрибуциях и кровавых мнемотехниках. Ф. Ницше говорил: «Быть может, нет ничего более ужасного и тревожащего в предыстории человека, нежели его мнемотехника»15. Формирование коллективной и индивидуальной памяти никогда не обходилось без пыток и жертвоприношений. Религиозные культы, казни, посвящения всегда сопровождались болью как эквивалентом памяти. Шрамы, порезы, срезы, ожоги, швы – клеймо коллективной памяти, создающие образ архаического человека – человека своего сообщества.
Форма социального субъекта связана с принудительной процедурой коллективной унификации, в которую субъект вовлекается как в свою ситуацию. Субъект социального поля производится дискурсом власти, директивы которой исполняются через табу и телесные модификации.
Культура – это репрессивный механизм, движение которого вписывается в тела. Из людей и их органов делаются детали и колесики общественной машины. Благодаря нанесению социального письма человек перестает быть биологическим организмом и становится полным телом Земли, к которой притягиваются все единичные органы, преображаются в соответствии с требованиями Sociusа, покрывая голые и уязвимо неразличимые тела сетью территориальных знаков.
Органы и кожа выкраиваются по меркам общественных норм, умеряя индивидуальные желания. Стирается биологическая и формируется новая, коллективная память. Через маску и ее формы индивиду присваивались коллективно инвестируемые органы. Они становятся раз-личимыми, различными, дифференцируемыми, а значит, ранжируемыми. Маски обладали особенной силой и светом, становились самодостаточными, как свет карбункула, о котором писал Лейбниц. Когда Траян хотел показать потомству свою славу, он сделал это в виде колонны. Подобно колонне маски несли образ силы. Современный человек и сейчас при внимательном рассмотрении архаических масок испытывает необъяснимое чувство, проникнутое трепетом бездны.