В 1930 году двоюродный брат Ефима организовал из двадцати семей родственников сельхозартель. Кстати сказать, деревенские парни предпочитали выбирать невест из своей деревни. Деревня была большая, семьи большие, всегда выбор был. За многие годы почти все стали родственниками, прямыми или дальними. Для сельхозартели взяли государственный кредит, на кредит купили австрийский локомобиль, построили лесопилку, щеподралку, мельницу. Работа кипела.
Не проходило и двух лет, в семье Цветковых снова прибавление. Мария располнела от частых родов, но была здорова и румяна, как в девушках. Лишь свекровь продолжала злословить. Внуков Иринья тоже не баловала. В свои пятьдесят лет она была еще крепкой женщиной, лишь морщинки у глаз от постоянной работы на солнце выдавали ее возраст. Отец был строг, но бабушку внуки боялись больше. За столом всегда тишина, опоздавший оставался голодным. Сахар от детей не прятали, всегда на столе, но если кто брал без спросу – наказывали.
Старших рано приучали к работе. Маню мать будила в три часа утра: «Вставай, дочка, лен трепать надо, самое время, пока мягкий». Разопревшие снопы мать доставала из печи и принималась их мять. Манино дело – трепать лен. Тянуться маленькой Мане было неудобно, и отец смастерил ей специальную скамеечку. Готовый лен очесывали, пряли, мыли, развивали, сновали и только потом ткали на станках. Затем сотканное полотно отбеливали и мама шила всем обновы. Долгими зимними вечерами Маня вышивала незатейливых петухов на полотенцах и крестиком узоры на папиной рубахе. Ходила Маня и на колхозный двор – помогать маме доить коров.
В праздник бабушка Иринья надевала черную плюшевую жакетку и уходила, отец брал гармонь и тоже уходил. Дома оставалась Мария с детьми. Иногда нянчить детей приходили мамины младшие сестры, но свекрови и это не нравилось. «Пусть Машка сама со своим выводком сидит, и чтобы не вздумала сестрам хлеб давать», – сказала она сыну.