Под осень 17-го года к нам приехали только что поженившиеся твой дядя Георгий и Таня Родзянко.21 Как приятно было смотреть на их счастье. Скоро они уехали в Киев.
Все лето, осень и начало зимы мы жили, как и прежде, только начали приходить вести, что хорошо бы запастись сахаром, свечками и другими товарами. По совету управляющего это закупалось. Все сложили в сундук у Миши в уборной и поставили под кровать, стоявшую там. Но вот как-то ночью Мишу разбудили. В ту ночь кто-то из детей был болен, и я спала в детской. Какие-то люди пришли с управляющим и потребовали отдать все эти наши запасы. Взяли и телегу, и муку в хозяйстве (несколько мешков). Взяли и нашу лошадь, толстого водовозку – першерона… Проходя по комнатам, старший указал на мои брошки, вколотые в подушку на туалете в спальне, и посоветовал: «Вы это спрячьте, нам не нужно, а другие у вас это возьмут».
Скоро мы узнали, что в село пришли обратно с фронта солдаты. Их было человек пятнадцать. Это была молодежь нашего села, но они были с ружьями и в селе все их боялись. Фактически они там всем распоряжались. Явились они как-то и к нам. Это было утром. Миша уже одевался в уборной. Ко мне с этим известием прибежала молоденькая поднянюшка, «Дуня круглолицая», как мы ее называли в отличие от другой Дуни. Председатель Думы ласково называл ее Дуня толсторожая. Она не обижалась и весело ему улыбалась. Вбежав ко мне, она сказала: «Солдаты увели Михал Михалыча». – «Куда?» – «В контору». – «Какие солдаты, наши или чужие?» – «Наши», – «Они пьяные?» – «Нет». И я улыбнулась: наших солдат я не боялась. Но испугалась очень наша Зеленька, гувернантка детей. Когда Дуня сказала ей, что барина мужики увели в контору, она с ужасом спросила: «А что же Елизавета Федоровна?» – «Смеются», – ответила девушка. Потом Зеленька говорила: «У меня сразу отлегло от сердца».
Оказывается, эти солдаты пришли только требовать увеличения платы сроковым рабочим. Миша это сделал и скоро вернулся домой.
Когда оглядываешься назад, понимаешь, какие мы были беспечные. Правда, у твоего отца, видимо, были какие-то неприятные ощущения. Когда мы вечером сидели в гостиной, он все вставал поправлять занавески, чтобы не было щелей. Но у меня почему-то страха не было. Один раз эти молодые солдаты пришли ко мне днем делать обыск и, как они сказали, отобрать оружие. Один из них сел у телефона, а другие стали делать обыск. Я отдала им все наши охотничьи ружья, открывала нарочно все шкафы, смеясь, показывала им бутылочки с гомеопатией, говоря, что это, пожалуй, опасно: «Лекарствами можно и отравиться». Потом они рассказывали на селе: «Мы думали барыня испугаются, упадут в обморок, а они смеются и якись отравы нам показывали» (это гомеопатия). Некоторые из солдат пошли и в детскую спросить, нет ли пулеметов, и остроумная наша старая няня, которую и ты, Владимир, помнишь, сказала: «Есть! целых пять!» и показала на лежащих уже в кроватях детей.