Топот разрывает барабанные перепонки. Запрыгиваю в одну из кабинок и залезаю с ногами на унитаз. Держусь обеими руками за шприц, выставив перед собой погнутую окровавленную иглу. Топот и крики приближаются, долбят по ушам, становятся невыносимы.
И начинают стихать. Не переставая вопить, толпа преследователей проносится мимо.
Закрываю глаза. Дышу, просто дышу.
За что же мне все это?
Наверное, я могу выбраться наружу, достать из стены какую-нибудь решетку и проползти незамеченной через вентиляцию. Ведь именно так всегда происходит в кино. Где-то глубоко на заднем плане сознания мысль кажется сомнительной, но это и не важно. У меня все получится. Обязательно получится. Иначе я просто не выдержу. Иначе разорвется сердце.
И вот я легко и беспрепятственно проникаю к свободе сквозь узкие вентиляционные шахты и подставляю лицо долгожданному солнечному свету. Именно солнечный свет – это защита и безопасность. Не знаю почему, но солнечный свет – избавление от всех выпавших на мою долю испытаний.
Наверное, я пришла в себя, потому что сердце уже не отдается в ушах болезненным ритмом, а пальцы рук и ног начинает покалывать от холода. Открываю глаза.
Стены кабинки, покрыты уродливыми, похабными рисунками, нечитаемыми надписями и разводами грязи, о происхождении которой не хочется даже думать. Почти готова опуститься на пол и краешком глаза выглянуть из под дверцы.
Снова шаги. Неторопливые, но быстрые и уверенные. Им вторят такие же. Внезапно звуки смолкают совсем рядом с моим укрытием. Снаружи слышатся приглушенные голоса:
– Нин Сикиль.
– Нун Гараш.
– Наша встреча весьма удачна. Нун Гараш приглашает Госпожу присоединиться к нему на ближайшей охоте.
Второй голос кажется знакомым. Я слышала его совсем недавно.
– Нин Сикиль ценит приглашение, но предпочла бы охотиться в одиночку.
– Нун Гараш понимает, – в интонациях говорившего слышится насмешка, – И полностью разделяет подобные предпочтения. Однако, он настаивает.
– Если Нун Гараш желает пообщаться, то Нин Сикиль желает знать о предмете разговора заранее.
– Предметом разговора является один старый внутрисемейный вопрос.
Короткая тишина снова нарушается знакомым голосом:
– Слушай, Салазар, при всем уважении, но ты либо прямо говори, либо ничего не выйдет.
Голос утратил свой официоз и я наконец вспоминаю этого человека. И он мне тоже не друг, но если враг, то враг хотя бы знакомый.