Его кабинет пуст.
Зову врача по имени и пара разбуженных криком ур-сакх тут же поднимают вой, их стоны дополняются звяканьем наручников.
Я нахожу врача по запаху табачного дыма и не сразу узнаю в обычной одежде. Он лежит на кровати уставившись в потолок и даже не поворачивает головы. Пепельница наполнена до краев.
– Какого черта ты молчишь?
Не отвечает.
– Мне нужно снотворное.
Не глядя кивает на стоящий поблизости пузырек.
Забираю лекарство и на ходу проверяю этикетку: с придурка станется подсунуть мне слабительное.
Уже у самого выхода из отделения в глаза снова бросается мусорное ведро. Вытаскиваю и расправляю изорванную окровавленную ткань – его халат.
Наверное, я могу сделать вид, что меня это не касается. Оно и правда не касается. Но я не могу.
– Опять?
Трясущейся рукой Милтон затягивается и медленно качает головой, выпроваживая меня прочь.
– Нет. – отвечает, увидев, что я не собираюсь уходить.
– Не держи меня за дуру. Что случилось?
Молчит. Я приближаюсь и сажусь рядом на кровать.
– Кто это сделал? Ты должен сказать глашатаям.
Бросает на меня короткий, затравленный взгляд и снова отводит глаза. Нетвердой рукой стряхивает пепел себе на одежду.
– Это был Салазар, Марьям. – тихо произносит он.
Салазар… Глашатаи редко проявляют бессмысленную жестокость. Их наказания болезненны для тела и для души, порой чудовищны. Но никогда не являются самоцелью.
Любое их действие, пряник или кнут, всегда преследует одну единственную цель: выжать из человека максимум эффективности, заставить каждый крошечный винтик, каждую шестеренку своего уродливого, человеконенавистнического механизма работать на полную и целиком отдавать себя на благо хозяев.
Тогда, со Шкурой, мне дали пряник. Но тем же вечером, сидя в ванной с бокалом вина, я все равно почувствовала себя грязной, словно свинья. В тот день на меня выплеснули ведро помоев, а после откупились дырявой, насквозь провонявшей салфеткой. И омерзительнее всего, что это работает. Среди ур-сакх ходит легенда о том, что самый жестокий охотник однажды станет бу-уда-бар. Наемным работникам год от года вешают на уши лапшу о безбедной старости и роскошной вилле где-нибудь на пурпурном берегу.
Но, судя по кое-каким архивным накладным, что были написаны от руки на старой, давно пожелтевшей от времени бумаге, количество членов Семьи неизменно вот уже не одно столетие, а мой предшественник умер от инсульта прямо за рабочим столом.