– Очень интересно. – Я поглубже села на стол, скрестила ноги и выпустила в его сторону дым. – А что сейчас читаешь?
– Что читаю?
– Ну, книгу какую читаешь, спрашиваю.
– Я дурак тебе, что ли, книги читать? У меня дел, по-твоему, нет? Книги ты знаешь кто читает? Я тебе скажу кто! Вот эти вот, кто столько ворует, что скоро рожа лопнет. Вот они, – начал он, растягивая слова, издевательски придавая им этим важности, – вечерами садятся и книги себе читают! А я – нормальный. Я честный механоид! Я мастерю своими руками реплики или спиливаю номера там, бляхи, стравливаю заводскую защиту и продаю все бегунам.
– …и это – честно?
– Я живу своим трудом! И не читаю я твоих этих книгек!
– А если там внутри тавки голые? – поинтересовалась я.
– Врешь! Как голые?
Я прищурилась и, сунув пальцы в рот, свистнула сюда Шустрика. Шустрик – это мелкий дирижабль с загрузкой на одну-две книги. У нас с ним алгоритм отработан давно, и он прекрасно знает, с чем к нам тащиться.
Я приняла с его подставки том «Каталога музея изящного искусства и масляной живописи Восходящей Луны-города» (все, кто видят это название, шутят про то, что Луна – это город, хотя с формальной точки зрения так оно и есть). Руки у меня сами, с первого раза нашли, какую страницу открывать, и я показала «Утреннее купание». Огромную, на весь разворот, репродукцию известной картины, демонстрирующую столько обнаженных женских тел, что при первом знакомстве она всегда производит внушительное впечатление.
Однако сейчас никакого возгласа не последовало. Вместо этого я услышала смущенную просьбу, прозвучавшую из инвалидной коляски:
– Ты это… мне ее ближе поднеси. Хочу подержать.
– Подержать – только после записи в библиотеку, – резко ответила я, бросив еще один взгляд на клетку. Она уже захватила только сейчас решившуюся на «все или ничего» бросок к свободе книгу. Я выдохнула. Из наших клеток не убежишь.
– Ну-у… – протянул уступивший подмывавшему его желанию посмотреть на обнаженную натуру бегуний мастер, – отвернись тогда ненадолго.
Я отвернулась со спокойной душой. Сейчас мне с его стороны ничего не грозило. Такие, как он, делили мир на тех, в кого не стреляют, и тех, в кого всаживают пулю перед тем, как поздороваться. «Катьма», то есть охотник за головами, сдающий живыми или мертвыми бегунов службам собственной безопасности обосновавшихся на фронтире предприятий, – это те, в кого следовало стрелять.