Я помолчал, затем уточнил:
– Что значит считать без данных?
Энтроп тоже помолчала, затем ответила:
– Это значит воображать.
Я оглядел людей перед трибуной, на первый взгляд отличавших от людей по периметру лишь качеством и цветом одежды. Я надеялся, что хотя бы паре из них тонущий камень был важнее кругов на воде.
– Мы знаем, что они живы. Но для системы два незрелых детских разума – ничто. Мартышки. Наблюдатель с созревшей префронтальной корой мог бы помочь, но там, где они сейчас, наблюдателей нет. Они одни. И…
Эдлена Скрижальских хотела сказать что-то еще, но не успела, потому что мы оба услышали голос за спиной:
– Когда у Бернкастеля спросили, кому это по-настоящему выгодно, признаться, я был готов услышать твое имя, Эдлена.
В словах не сквозило ни насмешки, ни враждебности – по правде, я вообще не услышал эмоций, – но энтроп ощетинилась так, будто по ней прошлись гвоздезабивным пистолетом. Я обернулся, догадываясь, что это тот самый претендент, о котором ночью говорил Влад – фаворит госпожи-старшего-председателя. И за нами действительно стоял мужчина. Он был не один. Я посмотрел на его спутницу и ничего не понял.
– После твоего, Роман, – процедила Эдлена Скрижальских.
– Как всегда, – ответил он ровно, констатируя факт. – Только после моего.
Дело было не в нем. То есть еще как в нем. Восемь лет в нем, двадцать одну встречу в нем, – но прямо сейчас меня убил взгляд его спутницы. Он был как у сорвавшего в пропасть альпиниста.
– Миша? – выдохнула Криста, стоя рядом с собственным отцом.
Нет, подумал я. Нет. Ей незачем здесь быть.
Ой ли, донеслось из глубин белых коридоров, ты же сам убедил ее написать ему.
Он был невысок, но гипнотически внушителен, и выглядел как человек, имеющий все. Деньги, власть, шанс и желание тягаться с естественным ходом вещей. Прежде мне казалось, что Криста с мамой были похожи как две капли воды – из-за волос, пружинистых и рыжих, ряби веснушек на лице. Но от отца ей досталось не меньше: поздняя осень во взгляде и профиль, от подбородка до лба. Сходство, выточенное из кости.
– Вы знакомы? – без выражения спросил он.
– Да, – ответила Криста с вызовом. – Это Михаэль, сын военного врача. Я рассказывала.
Ее отец смерил меня равнодушным взглядом:
– О, ты существуешь.
Под локтем он небрежно держал толстую пластиковую папку. Она была цвета дождевика, стекающего по спинке барного стула, цвета мимоз на больничном подоконнике – канареечно, солнечно желтая.