– Понятия не имею, когда лабиринт начнет слушаться вас. Мои записи, как и ваше обучение, – удачный способ занять себя между двумя бутылками «Шарло Померло», а вовсе не испытательный полигон, после которого вам откроются все двери. Но у вас же нормальный периметр, чего вам не хватает? Куда отвести?
– Да не, – послышался флегматичный женский голос. – Периметр норм. Мы просто не поняли прикол с Томкой…
– Ага, – еще ленивее ему вторил мужской. – Только появилась, а лаб ее уже к Минотавру пустил…
Куница рассмеялась. Она всегда смеялась. Этому невозможно было противостоять.
– Цветик появилась давно. А заметили вы ее вдруг, потому что она стала дубль-функцией Виктора. В дубле все маркеры и связи кладутся в одну корзину. Поэтому лаб считает ее за него, а его за нее, а Вик с нами лет пятнадцать, наверное. Но вы о дубле даже не мечтайте, отверженные мои. В этом вопросе Минотавр исчерпал квоты благодушия на жизнь вперед.
Я поглядел на Ариадну. Закрыв шкаф, она подняла контейнер и развернулась к трем дверям в глубине прихожей.
– Погоди, – попросил. – Нужно осмотреть твою руку.
– Нужно отдать Минотавру атрибут.
– Куница все равно здесь. Пять минут.
Ариадна посмотрела в сторону гостиной (левой, кстати) и, помедлив, кивнула. Ее механическая покорность, как всегда, порождала во мне смешанные чувства.
В гостиной двое новеньких сидели на полу, спинами ко входу. Журнальный столик перед ними был завален контейнерами с корейской едой. Парень, имени которого я не знал (за последние два года приятельство с живыми людьми стало для меня таким же неподъемным делом, как ракетостроение), лениво приподнял бокал вина:
– Ну ок. С Томкой ясно. А Мишаня?
Я перешагнул порог звук в звук со своим именем. Уверен, все обожали такие моменты.
– Кстати, да. У него за восемь лет даже контрфункция не исполнилась… И от дубль-функции одно название…
– Зато близнецы их у Минотавра каждый день палят. А она ж вообще мертвая. В чем прикол?
Куница лежала в кресле напротив входа, закинув ноги на подлокотник, и, в отличие от новеньких, прекрасно меня видела. В широких складках темно-зеленой туники стояла чашка размером с супницу, но настаивался в ней отнюдь не чай.
– Давайте у него и спросим.
Новенькие обернулись. Оба бледные, длинноволосые, они оказались не сильно старше меня, но я сразу понял, какую отверженность упомянула Куница. События собственного прошлого еще казались им исключительными, ни с кем прежде не случавшимися. Такие мысли всегда выдавали глаза. Они никого не жалели.