Всё время, пока Ольга Андреевна говорила, её правая рука порхала в воздухе, словно дирижировала. Вдруг рука остановилась, пальцы изящно распрямились и указали на одну из девочек:
– Анна, что ты видишь, когда поёшь?
– Золотой остров с зелёными изумрудами, – опустив глаза, ответила Анна. Леся не сомневалась, что Аня, как все, видит полутёмный зал и истёртый пол.
– Прекрасно, – выдохнула Ольга Андреевна. – Любонька, что видишь ты? – рука учительницы, как стрелка компаса, быстро перебежала от одного края ряда к другому.
Услышать, что придумала Любонька, Лесе не удалось. Слова заглушил шёпот за спиной: «А я только твои рыжие пакли и вижу. Когда ты уже уберёшь от меня свои кучеряшки?» Сказав это, Настька проблеяла овцой. Лесю сравнение задело.
– Отрасти свои и не завидуй, – ответила она, почти не раскрывая рта и не оборачиваясь.
– Мне твои лохмы кудрявые уже в кошмарах снятся. Так и лезут в рот, и душат, душат, – шипела Настька, пока Ольга Андреевна выбирала новых жертв. – Может, тебе ленту подарить и показать, как косу заплетают? Или ты боишься, что Славка тебя без этой копны замечать не станет?
Леся вспыхнула, как спичка. Ладно волосы, но подозревать, что ей нравится Славик уже слишком. Она повернулась к обидчице:
– Чучелко лысое, вот ты кто…
Леся ещё много чего хотела сказать, но голос Ольги Андреевны заставил её развернуться:
– Олесия, Олесия, как это понимать?! Что за выражения? Немедленно извинись перед Анастасией.
От обиды Леся плотно сжала губы и часто заморгала.
– Давай, дурында, извиняйся, – прошептала Настька в самое ухо.
Ольга Андреевна выжидательно смотрела на Лесю. Нужно было решать: просить прощения или уходить.
Ссориться Леся не любила. Будь её воля, сидела бы сейчас дома, вырезала фигурки из бумаги. Но три года назад маменька распознала у Леси способность к пению и отправила в хор. И Леся пошла, лишь бы с маменькой не спорить. И вот, пожалуйста, хорошее начинание обернулось катастрофой. Но одно дело объясняться с маменькой, другое – просить прощения у Настьки, которая сама виновата.
Леся предпочла бы незаметно исчезнуть, провалиться под сцену. Только такого эффектного ухода столовая не предполагала. Вместо этого Леся бежала по громыхающему помосту, а эхо, как в издёвку, подхватывало и усиливало грохот. Леся надеялась, что шёпот девчонок заглушит её позорный побег, но одеваться пришлось в осуждающей тишине. Когда Леся зашагала к выходу, Ольга Андреевна произнесла как никогда холодно: