И хотя я, чтобы ее шокировать, шутила на эту тему каждый раз, когда представлялась возможность, на самом деле я в это не верила. Мама уже была беременна, когда у моей тети выявили болезнь Хантингтона[2] и когда после этого вся наша семья со стороны отца сдала анализы.
Я оказалась единственной, у кого обнаружили этот ген.
Счастье, что его не было ни у кого больше, и полный отстой, что именно я оказалась его носителем.
Я хотела было сказать что-то еще, но мой отец спустил Лео с трассы и они направлялись к нам, так что я сдержалась.
Мы договорились встретиться на выходе со скалодрома. Когда мы с Софией появились, отец с Лео уже ждали нас там. Мы обнялись.
– Приедешь в выходные на обед? София, ты тоже приглашена.
Я кивнула. София тоже.
– Спасибо за приглашение.
Я сделала отвлекающий маневр, чтобы попрощаться и уйти, но заметила, что мой отец колеблется. Мой брат отошел, потому что заметил что-то на одной из клумб, расположенных около входа.
– Может, в воскресенье мы еще сможем поговорить о твоих планах на этот год.
– Я уже знаю, чем буду заниматься. Я уже два месяца работаю в «Чайном дворце».
На его лице появилось выражение, которое возникало всякий раз, когда что-то было выше его понимания. У него было такое же лицо, когда он не понимал домашнее задание, с которым я просила его помочь, когда смотрел фильмы, сюжет которых не казался ему убедительным, или когда смотрел на трассы, с подъемом на которые он не мог разобраться.
Когда я пришла в себя, то заметила, что София со сдержанностью, достойной восхищения, оставила нас наедине.
– Возможно, мы сможем поговорить о том, что ты будешь делать после работы в «Чайном дворце». Не хочу тебя обидеть, дочка, но не думаю, что ты будешь продавать чай до самой старости.
– А вот сейчас ты меня обидел, – ответила я.
Отец вздохнул:
– Мы с мамой хотим знать, чем ты будешь заниматься. Может, мы сможем найти другой университет, посмотреть, какие варианты есть в других провинциях, или…
– Нет, – перебила я, – ничего не нужно. Мы уже об этом говорили. Ссорились из-за этого, и не раз. Я сама решаю, что делать со своей жизнью.
Мой отец почесал двухдневную щетину.
– Да, сама, – согласился он. И на его лице я увидела гораздо больше боли, чем должна была, больше угрызений совести и страха.
В некотором смысле, в отличие от своих сверстников, я не могла оступиться, у меня было гораздо меньше прав на ошибку.