Ты видел стремление к свету
И вечную тягу к греху;
Ты знаешь, что там, наверху,
Нет тех, кто нас спросит к ответу.
Ты чувствовал и одиночество,
И братскую близость друзей
Сердцами сторонних людей,
Откуда и черпал пророчества.
Ты понял феномен надежды,
И в тех, кто казнил себя сам,
Ты тоже узрел ее храм,
А мы оставались невежды.
Твоя правота, безусловно,
Была недоступна другим —
Самодовольным, чужим,
Глухим, как смоленые бревна.
Любя геометрию, ты ненавидел
Встречать идеальные формы.
Ты в море приветствовал ветры и штормы,
Проповедуя только о штиле.
И что же, монах? Где теперь та ученость,
Где мысленный твой пьедестал,
С которого ты гордо нас осуждал
За порочность, безволье и косность?
Скажи нам, монах, что случилось с тобой?
Паутиной покрытые книги,
Как заброшенной жизни вериги,
Не справляются с новой тоской?
Почему ты лежишь без болезни и дела
На холодном и грубом полу?
Где же воля к познанию неба, к труду?
Где все то, что тебя раньше грело?
Не боишься ли ты стать таким же, как мы,
Жить без цели – из старой привычки?
Равномерно гореть, как обычные спички,
Зажигаться и гаснуть средь тьмы?
Ах, монах, тяжело ведь так – в уединении;
Изучил нас и думал, что сам не таков?
Что не хватит на Божьего сына оков?
Одинаково слабы холопы и гении.
Ты познал страсть, монах?
Ты достиг ли нутром
Рубежей нашей общей природы?
Ощущаешь ли страх
Поражения в том,
Чего хочется больше свободы?
Получил ли отказ?
Осознал, наконец,
Как искусство твое эфемерно?
Свет науки погас —
И растаял мудрец,
И терновый венец
Человеческих глаз
Больно колет в падении, верно?