Вот и сейчас из памяти Арташова не выходили двое погибших при штурме острова. Никто не упрекнёт его в их гибели, – он послал их туда, куда обязан был послать, и именно с задачей, которую они выполнили, – выяснить, не укрылся ли в дюнах противник. Они выяснили – ценой жизни. Кто мог знать, что следом шел танковый батальон, который перепахал бы остатки фрицев без всякой разведки. Никто и никогда не обвинит. Но сам он зачислил эти бессмысленные смерти на собственный счет, и не существовало судебной инстанции, которая смогла бы отменить этот самоприговор. «Есть в нашей жизни странные минуты, в крови цветут победные салюты. А ты молчишь». Арташов аж головой тряхнул, отгоняя возникшие будто ниоткуда строки. Ссутуленная спина командира не давала забыть о последней потере и бойцам, будто укоряя каждого в том, что не его, а других накануне победы послали на смерть. И хоть вымотались до предела, подойти к капитану не решался никто. Даже идущий следом ординарец Сашка Беляев – ротный щеголь. Всегда в свежем подворотничке, гладко выбритый. Единственный в роте, пренебрегая уставом, носил широкий офицерский ремень и хромовые, надраенные сапоги. Вот и сейчас, во время долгого марша по пыльной дороге, ухитрился сохранить блеск на голенищах. Но главная Сашкина гордость – офицерская гимнастерка, что досталась ему после гибели взводного. Сашка говорит, что гимнастерка – память о товарище. Это правда, но не вся. Гимнастерку Сашка носит как талисман. Взводный был убит автоматной очередью, прошившей тело от живота до сердца. Теперь на месте разрывов аккуратные штопки. Сашка втайне верит в приметы и убежден, что снаряд дважды в одну воронку не падает, а, стало быть, гимнастерка мертвеца защитит от смерти живого. Меж тем сильно припекло. Сашку нагнал Петро Будник.
– Привал бы, – он намекающе отер рукавом пот и кивнул на командирскую спину.
– Хочешь схлопотать в дыню, подойди сам, – ехидно предложил Сашка.
Будник опасливо почесал увесистый подбородок. – Всё переживает, – определил он. – И чё душу рвет? Не его ж вина, что на мину напоролись. Война, она и есть угадайка. Пойди определи, чего ждет в прикупе. По мне лучше вспоминать, если кого спас. Спится спокойней. – Это ты считаешь, кого спас. А он свой счет с другого края ведёт. – М-да! Одно слово – Обгони Смерть. Зря не назовут, – хитрый Будник, добившись, что влюбленный в командира Сашка сомлел от удовольствия, подступился к главному. – Не знаешь, случаем, чего нас по побережью гонят? Сашка самодовольно повел плечом, – «я да не знаю»! – Получен приказ, – разместиться поближе к морю и осуществлять наблюдение за береговой линией, – с важностью сообщил он. – Не понял, – Будник озадаченно тряхнул крупной, обросшей, как валун, головой. – Какое к черту наблюдение, если немцев отовсюду повыбили? С часу на час капитулируют. За кем наблюдать-то? Разве что за фрицевскими бабами. Так это мы и без приказов горазды. А? Будник подтолкнул Сашку локтем: – Эх, кореш, быстрей бы погоны снять! Вернусь, перво-наперво по всем бабам – что вдова, что солдатка – шершнем пройдусь! Кто не спрятался, я не виноват. – А не боишься на какого-нибудь ухажера с ломиком нарваться? – поддел Сашка. – Хо! Напугал слона дробиной, – Будник беззаботно хмыкнул. – Смету тыловую крысу и не замечу. – Вот и я к тому: не надо бы тебе, Петро, из армии уходить. При твоем гоноре, помяни моё слово: на гражданке полгода не пройдет, как заново сядешь. – Так это когда еще, – мрачное пророчество Будника не сильно огорчило, – он и на день-то вперед не загадывал. А полгода мирной жизни виделись отсюда и вовсе чем-то безмерным. – Главное – чтоб полной грудью! А там как картея ляжет. Ефрейтор, в прошлой, довоенной жизни удачливый шулер, предвкушающе потянулся крупным налитым телом. Сашка заметил, что командир впереди слегка повернул голову, словно прислушиваясь, и быстренько насупился, будто отгораживаясь от любопытного Будника, – ему уж перепадало за болтливость.