Острая боль внутри –
Душа ли моя рвется наружу,
Или душа мира рвется внутрь меня?
Мой разум вздрагивает вместе с мерцающими листьями,
Мое сердце поет с прикосновениями солнца,
Моей жизни радостно плыть со всем сущим
По синеве космоса и темноте времени.
В тот июльский день, когда разговор был записан для потомков, Эйнштейн более чем вежливо интересовался мировоззрением Тагора: ученый признал привлекательность альтернативной реальности.
Первый вопрос задал Эйнштейн: «Верите ли вы, что божественное изолировано от земного?»
Тагор ответил на цветистом индийском английском, и ответ его был неожиданным: «Нет, не изолировано. Вселенная постигается бесконечной личностью человека. Нет ничего такого, что не может быть отнесено к человеческой личности. Правда Вселенной – правда людей».
Затем Тагор продолжил, сочетая науку и мистику в метафорах: «Материя состоит из протонов, электронов, промежутков между ними, но может казаться сплошной, без звеньев в пространствах, связующих отдельные электроны и протоны. Вселенная связана с нами, с личностями, так же. Это человеческая Вселенная».
Простым словосочетанием – «человеческая Вселенная» – Тагор бросил окончательный вызов материализму. Но тем же он и подорвал заветную веру во Вселенную божественную. Материализм представлял бы людей чем-то случайно возникшим на случайной планете в одной из миллиардов галактик. Религия в ее самом буквальном понимании полагает, что Божий ум простирается бесконечно дальше, чем пределы человеческого разума. Тагор не разделял ни одного из этих взглядов, и Эйнштейн сразу же, как показывает нам стенограмма, увлекся.
Эйнштейн. Существуют две разные концепции природы Вселенной: мир как явление, зависящее от человечества, и мир как реальность, независимая от человеческого фактора.
Тагор от этого «или – или» отказывается.
Тагор. Когда наша Вселенная находится в гармонии с человеком вечным, мы видим в этом истину, чувствуем в этом красоту.
Эйнштейн. Это чисто человеческая концепция Вселенной.
Тагор. А другой и быть не может.
Тагор не создавал ни поэтическую фантазию, ни даже мистическую догму. Возможно, он был одет в ниспадающие одежды и носил длинную белую бородку мудреца, но в течение семидесяти лет он пытался смириться с научным взглядом на реальность и чувствовал, что может противостоять ему чем-то более глубоким и более близким к истине.