Отступили и саперы. Отойти не успели, слышат – бой в станице. Части арьергарда встали. Приказ – назад. Немцы станицу сдают без боя. Входят. На центральной площади лежит пехотный батальон. Как шли фрицы строем, так и легли в ряд. Человек полтораста. Что-то небывалое. Тогда, в 42-м, еще не было оружия массового поражения. Многие еще подают признаки жизни. Тут же добили…
Вычислили ситуацию по сектору обстрела. Нашли через пару минут. Лежит тот самый – сломавшийся. Немцы его штыками в форшмак порубили. «Максимка» ствол в небо задрал, парит. Брезентовая лента пустая. Всего-то один короб у мужичка и был. А больше и не понадобилось – не успел бы.
Победители шли себе, охреневшие, как на параде – маршевой колонной по пять или по шесть, как у них там по уставу положено. Дозор протарахтел на мотоциклетке – станица свободна! Типа «рюсськие пидарасы» драпают. Но не все…
Один устал бежать. Решил Мужик постоять до последней за Русь, за Матушку… Лег в палисадничек меж сирени, приложился в рамку прицела на дорогу, повел стволом направо-налево. Хорошо… Теперь – ждать.
Да и ждал, наверное, не долго. Идут красавцы. Ну он и дал – с тридцати-то метров! Налево-направо, по строю. Пулеметная пуля в упор человек пять навылет прошьет и не поперхнется. Потом опять взад-вперед по тем, кто с колена, да залег, озираючись. Потом по земле, по родимой, чтобы не ложились на нее без спросу. Вот так и водил из стороны в сторону, пока все двести семьдесят патрончиков в них не выплюхал.
Не знаю, это какое-то озарение, наверное, но я просто видел тогда, как он умер. Как в кино. Более того, наверняка знал, что тот Мужик тогда чувствовал и ощущал.
Он потом, отстрелявшись, не вскочил и не побежал… Он перевернулся на спину и смотрел в небо. И когда убивали его, не заметил. И боли не чувствовал. Он ушел в ослепительную высь над степью… Душа ушла, а тело осталось. И как там фрицы над ним глумились, он и не знает.
Мужик свое отстоял. На посошок… Не знаю, как по канонам, по мне это – Святость.
* * *
За три дня до отправки, уже вечером, в роту пришел новый пацан. Явно молодой. По всей палатке быстро зашелестело: «Макс вернулся». Тот самый, со сломанным писюном. Пришел, лег на свободную койку и уснул. Как дембель прямо! Повезло, что Рустам к себе ушел.
Следующие дни помню смутно – как лошадь уже спал стоя. Макс прибился к нам. Оказался земляком Славы. У них землячество такое интересное – один с Красноярска, другой с Челябинска – черт-те сколько сотен верст один от другого, а поди ж ты, земляки. Вот нам бы так! Толян с Ростовской, я с Ворошиловградской, 300 километров, три часа на машине…