Отвечал Марат невпопад, чаще всего кивал, приговаривая: «Да… да, да… ага», – затем просил подождать минутку, но проходили одна, две, три минуты, а он продолжал молча сидеть, глядя в пустоту и медленно покачиваясь. Вывести его из этого пограничного состояния между забытьем и реальностью можно было, только тряхнув легонько за плечо или взяв за руку. Тогда Марат на несколько минут приходил в себя, но затем снова проваливался в пустоту. Так повторялось до самой поздней ночи, когда наконец настало время расходиться по домам.
Многие из присутствовавших, увидев скорбь Марата, на время забывали о своем горе и начинали ему сочувствовать. Даже мне моя боль иногда казалась мелкой и недостойной, стоило только взглянуть на отрешенное маратово лицо. В душу закрадывалось ощущение, будто я только притворяюсь и что мне на самом деле не очень-то и плохо. К счастью, Марат вышел из этого тягостного оцепенения на следующий день. Боль еще не утихла – она и не могла утихнуть за столь короткий срок, – но способность осознавать происходящее все-таки вернулась.
Дон Хуан и начало пути
Спустя несколько недель, в начале апреля, Марат немного повеселел, и темы наших разговоров стали менее мрачными и печальными. Он стал говорить о себе, о своих знакомых и странных ситуациях, в которых он оказывался. С каждым нашим разговором я все больше убеждалась, что мое первое впечатление о Марате верно: это был потерявшийся сын Свободы, который искал ее всюду, несмотря на страх, что при встрече она может оказаться суровой и пустой; это был возлюбленный Земли, который не уставал любоваться ее красотой; это был старинный друг Прошлого, который с нежной грустью тосковал по нему.
Марат был хорошим рассказчиком. Нет, он не обладал красноречием, но то, о чем он говорил, всегда было важно для него, и поэтому герои его историй сразу оживали в моем воображении, вызывая смех, грусть или удивление. Люди, о которых Марат мне рассказывал, были хорошо знакомы ему, их образы он дополнял своими суждениями об их характерах и поведении.
Я хорошо помню одну из первых историй, которую он мне рассказал, когда мы гуляли на Чистых прудах. День выдался холодным, вечер же был еще холоднее, и если бы не затейливые узоры из теней, которые выводили на асфальте прожекторы, было бы совсем тоскливо. Мы с Маратом почти все время молчали, изредка делясь впечатлениями, пойманными на ходу. Не знаю, о чем думал тогда Марат, но я постоянно возвращалась в мыслях к событию, из-за которого мы оказались вдвоем на Чистых прудах, из-за которого мы вообще встретились.