И вот вчера за металлической дверцей с номером 52 оказалось письмо. Белый уголок торчал из прорези, и я легко вытянула его двумя пальцами. Даже не пришлось бежать наверх за ключом. Конверт, весь в марках и печатях, был толстым. В него будто положили сразу несколько открыток. Важные округлые буквы гласили: «От И. А. Плёнкина».
Вообще, письма нам приходили довольно часто, особенно после папиных гастролей или выступлений на радио и телевидении. Но они были обычными. А от этого письма веяло приключением.
Дома папа вскрыл конверт и достал из него фотографии пляжа, гостиничного номера и фойе с роялем. Он довольно потирал руки и поглядывал на маму. Пансионат «Морской» приглашал папу в резиденцию для людей искусства. Обещали лучший номер с видом на море, балконом, огромными окнами, ванной и зеркальным столиком. К обещанию прилагались две просьбы: о концерте и о творческой встрече с директором пансионата.
Мама в «Морской» еще не звонила. Зато папа слышал о нем в консерватории и был очень рад, что они сами ему написали. Вот только как там узнали, что мы собираемся в отпуск?
На одном из снимков прекрасный рояль «Ямаша» улыбался во все пятьдесят два белых зуба. От идеальной лакированной крышки пучком отражались солнечные лучи.
– А еще там есть салон красоты и кинотеатр. – Мама положила перед папой фотографию аппарата для сушки волос. Таким жестом наш математик передвигал ферзя, объявляя «шах и мат» учителю биологии во время поездок на олимпиады.
Папа засмеялся: он обязательно сделает в «Морском» укладку. Прямо перед концертом.
Я бы на это посмотрела! (Напомню, что у моего папы лысина.)
Следующие десять дней пронеслись, как чайки над пляжем.
Каждый день я разбирала и снова собирала чемодан, просила маму послушать прогноз погоды на море и показывала подружкам во дворе фотографии пансионата.
Папа много работал.
По вечерам они с мамой прогуливались. Вокруг кружились тополиный пух, густой запах подувядшей сирени и папины мысли. Папа ел эскимо и волновался. «Понимаешь, с тех пор как я стал композитором, я ни разу не был в отпуске. А вдруг я так расслаблюсь, что потеряю форму?» – говорил он.
Мама целовала папу в нос и гладила по руке. «Тебе нужно отдохнуть… И подстричься».
Седьмого июля, в пятницу, мы положили в багажник такси три больших маминых чемодана, взяли в салон мой маленький чемодан и папин саквояж – и помахали рукой окнам квартиры. Папа тревожно прижимал к себе кожаную папку с нотами. В поезде он уселся с ней у окна и наконец успокоился.