– Славный. Белёхонький совсем, как снег.
– Коле будет вам так лучше, оставьте его здесь. Мы присмотрим, да и Лейке веселее будет, – Бояна с улыбкой кивнула на девочку, которая сразу скорчилась и насупилась.
– Спасибо, но жить он будет с нами – отозвался мужчина.
– Я себя изведу, если сейчас не скажу…Может пусть растет в радости и легкости, коль ему срок совсем короткий отмерен?
– Отношение к нему особое будет потому что он мой сын и только.
Не быть ему посадником, сыночек.
– Посмотрим. Лучше разузнай про таких детишек. Где Малуша?
Тут главная матушка только и показала рукой на дверь:
– Чуть апосля зайду к вам.
Остромир прошёл к супруге и попросил знахарок оставить их. Те послушно вышли из комнаты. Новоиспеченный отец подошел к роженицей.
– Спасибо, – он наклонился, желая коснуться губами её лба.
– За что? – девушка отвернулась.
– За сына.
Необъяснимая леденящая ярость заполнила Малушу до самых кончиков пальцем, он отвернулась и сквозь зубы прорычала:
– Нет никакого сына.
– Ну что ты? – Остромир взял жену за руку.
– Я говорю – нет сына, – испытывающий, испепеляющий взгляд жег лицо посадника.
– Не шути так… – голос мужчины изменился, стал ниже и ровнее. Таким отдают беспрекословные приказы.
Бремя слов, обрушенных на Малушу, было тяжёлым, как валуны, готовые в любой момент раздавить её хрупкую фигуру. В этот момент перед ней стоял не тот заботливый и любящий супруг, с которым она связала свою жизнь, а совершенно другой, холодный и чужой мужчина, от которого веяло опасностью. В своём горе Малуша оказалась совершенно одна. Обняв себя за локти, она глубоко вздохнула и затаила дыхание, пытаясь сдержать слёзы и хоть сохранить остатки своего достоинства, несмотря на то, что её внутренняя защита оказалась разрушенной. В комнату постучала Бояна. В руках старуха держала книгу с записями о родах.
– Каким именем записать мальчонку?
Остромир пристально смотрел на жену:
– Как назовем сына? – руки его были теплыми и нежными.
Малуша, охваченная огромной болью после своего ужасного видения, чувствовала, как её тело пробирает озноб, а ноги становятся ватными. Будь она не в постели, она бы, вероятно, не устояла на ногах. Преодолевая ком в горле, она едва слышно прошептала одно единственное слово – "Ненаш". Это слово, насыщенное глубокой болью и отчаянием, звучало как приговор, оставляя в воздухе эхо её разбитого сердца.