Дохнуло густым и липким запахом тления. Старик, что лежал в гробу, видимо был похоронен не так давно: его желтушный череп еще сохранил остатки бурой плоти, как гнилая картофелина, которую бросили, не дочистив до конца; в густой седой бороде копошились черви. Скрещенными руками мертвец прижимал к груди медную пластину, на которой была выгравирована красивая женщина с рассеянным и томным взглядом.
У Эбрауля загорелись глаза. Это была очень редкая гравюра из прелестной серии «Богини Красоты или Избранные Цветы Юга», изображающая ныне покойную Савору Вокил. Леди сидела возле окна, на фоне идиллического пейзажа: озеро, старая башня на берегу, увитая плющом, два аиста в небе. Безупречная красота Саворы даже в форме оттиска приковывала взгляд; какая грустная ирония в том, что она была женой слепого мужчины, и как печален покойник, прижимающий к груди эту красоту, которой суждено было прозябать во мраке и при жизни и после смерти.
Эбрауль вознес смиренную хвалу Близнецам, и, не тратя более времени, попытался вырвать гравюру из хватки покойника. Та не поддавалась. Проклятый старик как будто и в посмертии не желал расставаться со своей собственностью. Можно было отрезать пальцы и унести гравюру с ними, чтобы отцепить потом, но это слишком грязно, а Эбрауль, несмотря на на свое ремесло, был довольно щепетилен в этом отношении. Вор уперся ногами по обе стороны гроба, глина, скользко, каблук сорвался, но потом уперся в голову мертвеца. Эбрауль рванул сильнее, и тут могила вместе со своим обитателем, с гравюрой и злосчастным Эбраулем Гау провалилась во тьму.
В детстве Эбраулю часто снился один и тот же сон: зловонная яма нужника, и в ней видно все ночное небо, как будто она парадоксальным образом ведет не вниз а наверх. Эта яма затягивала в себя маленького Эбрауля (или он сам делал шаг в нее?), он падал в этот мрак и бесчисленные мерцающие загадкой звезды оборачивались мириадами светящихся крысиных глаз, а он летел и летел сквозь их писк и тернии шевелящихся усов, падал во вневременной бесконечности все глубже, глубже, глубже…
***
Первым что увидел Эбрауль Гау, когда очнулся, был неровный прямоугольник наверху, из которого сочился желтоватый, характерный для Бороски свет. Где-то вдалеке, заглушаемые метрами (десятками метров?) земли, звенели городские колокола. Утро.