И пока я навожу ружье на цель, жаба с разевающейся пастью кидается к Витале, как летящая со свистом грязно-зеленая гора. Еще в прыжке она хватает его целиком в непомерно разинутую пасть и, приземляясь, краем морды отбрасывает меня в жижу. Я падаю на спину, не выпуская ружья, и проскальзываю по серому илу почти до выхода из гостиной.
Виталя оказывается слишком большим, чтобы заглотнуть его целиком за один присест. Он умудряется вывернуться в её пасти так, что наружу высовывается его голова и одна рука с монтировкой. Он весь в жабьей слизи.
Вот черт, думаю, она же сейчас его переваривать начнет! И уже снова прицеливаюсь, чтобы под брюхо твари шрапнели пустить, но Виталя меня останавливает, вскидывая руку с монтировкой:
– Не стреляй! – кричит, выплевывая слизь. – У неё зубов нет, я тут сам выберусь.
– Ты в уме!? – кричу, вставая и поскальзываясь в иле. – Она же тебя сейчас проглотит!
– Это всего лишь жаба, черт бы её побрал! – в ответ ругается Виталя. – Я понял насчет рисунка и головы…
Тут его собственная голова снова в жабью пасть уходит и наружу торчит только рука с монтировкой. Я подбегаю и тяну его за эту руку. Жаба, в борьбе за добычу, морду недовольно в сторону отводит. И все же мне удается победить в короткой схватке и вот лохматая голова Витали, вся в жабьих соплях, снова вырывается из пасти.
Он делает жадный глоток воздуха и кричит:
– Голова!
– Что «голова»? – нервно ору.
– У жены шапочника тело пришлось сжигать без башки.
– Чего?
– Все сходится, – с зажмуренными от слизи глазами орет Виталя. – Баба без головы это она. В тот раз Грыничкин её уволок. Голову то есть.
– И что? – не понимаю.
– Она и есть отмычка. Найди бошку! В той спальни у Грыничкина нора… Под полом. Возьми вот…