Остаётся с незадачливым женихом только мать строптивой невесты. Утешает его: «Я уломаю эту подлюгу, я ей пока свою волю!». Но сероглазая худенькая Уля боролась за свою любовь, не поддавалась, не уламывалась.
Поддержали Улю и сёстры, насильно выданные замуж. Не раз приходили поплакать, рассказать матери об обиде, о своей несчастной жизни и просили её: «Мама! Не губите, не ломайте хоть Улину жизнь». Бабушка наконец сдалась и благословила Улю, но Максиму никогда не простила его победу и не любила его.
Женившись, поступил отец в колёсную мастерскую и, когда научился делать колёса, решил переехать из города в станицу Кубанскую.
Сидит отец под сараем, колёса делает. Пилит, рубит, строгает с утра до ночи. Опилки ссыпает в кучу около сарая. Тут же гуляют малыши – первенец Ваня и дочка Настя. И куры роются в опилках. Была весна. С крыши капало на опилки, пригревало солнышко. Вот наступили совсем тёплые дни. Однажды мастерит отец и вдруг слышит писк цыплят. Бросил работу – не послышалось ли? Ведь квочки у них не было, и соседи далеко. Так нет же! Писк доносился как раз из кучи опилок. Быстро разгрёб он опилки, а там целое гнездо вылупившихся без квочки цыплят.
Оказалось, курица сделала гнездо в опилках и нанесла в него яиц. Их постепенно засыпало сверху опилками. Опилки смачивала дождевая капель, потом пригревало солнце, опилки согрелись, и цыплята вывелись в их тепле. Тогда этому естественному «инкубатору» очень удивились все.
Очень любил мой отец петь. Голос у него был сильный, красивый, песен знал много, а по воскресеньям ходил петь на клирос. Был в станице поп – пьяница и вольнодумец. Хотели его когда-то расстричь за богохульство, да синод ограничился ссылкой на Кавказ на исправление. За глаза называли его в народе «наш расстрига». В станице поп совсем спился, но службу старался исполнять отменно.
Отец рассказывал, что иногда за рюмкой водки поп хвалился: «Хочешь, Максимушка, я завтра в церкви заставлю народ плакать?». И на другой день после службы закатывал такую проповедь, что действительно весь народ плакал. «Вот оратор был, вот артист», – говорил отец, – «когда служил, то „живой до бога лез“. За всё это его любили и прощали пьянство».
После службы, по дороге домой, поп приглашал отца к себе, выпить в компании, чтоб веселее было, и говорил ему: «Ты не верь, Максимушка, бога-то нет. Это всё брехня! Это мы вам бедным голову морочим, пыль в глаза, да туман напускаем». Отец спорил с ним, по ночам плакал о вере и боге и постепенно терял веру.