– он лепила и есть».
Но вскоре его «мучениям» пришёл конец. Все анализы показали, что Громов совершенно здоров. Хоть на Колыму ехать. Его перевели из карантинного корпуса на общий режим. Забрали форму и пришили на неё номера – отряда и индивидуальный. Потом выдали ему сумку с его вещами (как ни странно, всё оказалось на месте) и под конвоем повели из карантинного корпуса, через тюремный двор, в седьмой корпус. День как раз выдался солнечным, безветренным, ясным. Морозный воздух щипал ноздри и горло.
«Вот теперь».
Часть II
1
Громов снова словил истинный кайф от свежего воздуха во дворе Карзолки, когда его под конвоем сопровождали в седьмой корпус.
Его наконец привели в седьмой корпус. Тепло отапливаемого помещения быстро вытеснило приятный холодок из тела и заменила его затхлым и вонючим воздухом, который практически одинаков для любой тюрьмы. Это тяжёлая смесь мужского пота, кала и мочи, вперемежку с табачным туманом, и очень лёгким оттенком приготовленной еды.
«Хоть готовить здесь разрешают. Авось и не так страшен строгач>42».
Его привели к двери в камеру на пятом этаже. Номер семьсот двадцать три.
Дверь открылась без единого скрипа. Громова ввели внутрь. Затем по стандартной процедуре захлопнули дверь и сказали подойти к кормушке, чтобы с него сняли наручники. Освободившись от них, он бегло осмотрелся.
Камера представляла собой стандарт по содержанию заключённых на мировом уровне. Она имела «Г» образную форму. Стены матовые, бледно-зелёные. Потолок белый. Зарешеченные лампы давали постоянный яркий свет. В части, где дверь и окно были расположены друг напротив друга, у длинной стороны стены стояли пара двухъярусных нар. У противоположной стены находился стол с одной табуреткой рядом с ним и другой под столом.
В так называемой «короткой части», располагались туалет и раковина по разные стороны друг от друга. Там же стояла ещё одни двухъярусный нары. Они были не заняты.
На углу, напротив стены, у которой стояли занятые нары, на металлической полке висел телевизор. Он был выключен, так как сейчас было «мёртвое время». Охранники в отделе Карзольской цензуры изучали сетку программ всех разрешённых каналов и либо вымарывали из некоторых передач лишнее, по их мнению, либо вообще забраковывали передачу и ставили вместо неё профилактику. К примеру, они могли вырезать постельную сцену в каком-то художественном фильме, а вот передачи о выживании в диких условиях на познавательных каналах вообще не пускали в эфир. Радио в камерах было запрещено – иные умельцы могли ловить переговоры охраны, либо наладить свои собственные контакты с другими камерами.