– Мам? – Я оборачиваюсь и не вижу никого. Кричу, но ветер сдувает голос, и в воздухе висит липкая тишина. А где-то, на краю видимости, ползет тьма. – Мам? Пап? Где вы? Помогите… Пожалуйста! Помогите!
Только шелест листьев, холод, молчание и мрак. Тьма ближе. Знаю, как только она доберется, то я исчезну, пропаду. Страшно, но кричать не выходит. На одном из каменных обелисков я вижу свое лицо – и чуть не падаю в пустую могилу.
Меня подхватывают чьи-то нежные руки. Ставят на ноги, стряхивают с волос осенний лист, поднимают упавшую шапку с помпоном и немного неловко надевают на мою голову. Шапка наползает на глаза, но я молчу.
– Ты кого-то потерял, мальчик? – Голос звучит близко, но на кладбище никого нет. – Ты потерялся? – спрашивает смеющийся женский голос из пустоты. – Скажи, потерялся? Если потерялся, то помогу. Сам ты не выйдешь.
Теплая невидимая рука берет мою ручонку и ведет к дереву, у которого начались прятки.
– Кто ты, тетенька? Ты призрак?
От ее голоса и тепло, и страшно. Тепло, потому что тьма отступает. А страшно, потому что в голосе слышится и лед, и боль. Чувствую, надо бояться обладательницу голоса больше теней, но не могу отпустить руку, потому что знаю – тогда останусь на кладбище навсегда. Она смеется. Грустно, но красиво.
– Ведьма я, ведьма. А ты как попал сюда? Чей ты сын?
– Папин… – отвечаю я, и она снова смеется. А потом серьезным и гулким голосом добавляет:
– Ты только не забудь его похоронить. Не забудь, слышишь?
И толкает меня вперед, сквозь дерево. Я просыпаюсь.
* * *
Да, помню, как подбежал к родителям, как отец обнял и дал горсть земли кинуть на могилу деда. Помню шепотки на поминках, разговоры о том, что деда задрал дикий зверь. Тихо, чтобы мелкий я, стоявший в метре, не услышал. Будто я сам не знал, что случилось.
Вечером взрослые выпили, и кто-то начал фальшиво петь дедушкиного любимого «Варяга». Я разревелся. «Плещут холодные волны…» звучали знакомо, но от чужого пения становилось больно. Папа утешал меня, хотя, кажется, он сам хотел плакать.
Только это стерлось – то ли было, то ли не было. А голос… голос я помню. От него я просыпался не одну ночь и так ревел от жуткой всамделишности происходящего, что мама с папой пригласили психолога. Он говорил много разного, но сны остались, как и голос.
Я сказал папе, что все хорошо. Лишь бы мама больше никого не приглашала, а папа не волновался и не считал меня маленьким и глупым. Папа и так ходил весь смурной после похорон, не хотелось его расстраивать. Поэтому я повторял мысленно дедушкину присказку, снова и снова: «Сны – всего лишь отражения, а не сама реальность».